Предыдущий | Оглавление | Следующий

КНИГА ТРЕТЬЯ.. 1

ГЛАВА I 1

ГЛАВА II 2

ГЛАВА III 3

ГЛАВА IV.. 3

ГЛАВА V.. 4

ГЛАВА VI 4

 

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА I

Чтобы какая-нибудь религия или республика долго просуществовала, надо чаще возвращать ее к ее началу

Несомненно, что все на свете имеет свой предел. Но даже и для свершения поприща, предопределенного небом, всякой вещи необходимо удерживать свой однажды установленный порядок, или если изменять его, то не во вред, а в пользу. Относительно столь сложных вещей, как государства и республики, о которых у нас идет речь, я замечу, что к пользе им служат только изменения, возвращающие их к коренному началу. Стало быть, самыми благоустроенными и долговечными должны почитаться те учреждения, которые больше всего допускают обновлений или которые получают возможность обновиться вследствие какого-нибудь счастливого случая, не зависящего от их учреждений. С другой стороны, яснее белого дня, что без возможности обновления учреждения не имеют и прочности.

Обновление состоит, как я сказал, в возвращении к основному началу. Всякая религия, всякая республика и государство имеют в основании своем что-нибудь хорошее, потому что иначе не могли бы подняться и утвердиться. С течением времени эти добрые начала извращаются, и если не произойдет какого-нибудь счастливого случая, который восстановил бы их, то наконец все учреждение падает. Ученые врачи говорят о человеческом

395

организме: «Quod quotidie aggregatur aliquid, quod quandoque indiget curatione»[1]. Что касается республики, то возвратить ее к началу может или внешний случай, или внутреннее сходство ее. Так, например, для возрождения Рима было необходимо, чтобы Французы [галлы] взяли его; возродившись, он начал жить как бы новой жизнью и снова вдохнул в себя мужество, начал снова уважать религию и правосудие, которые до этого события уже стали погасать в государстве. Ливий в своей истории прекрасно показывает это, говоря, что, посылая против Французов [галлов] войска и избирая консульских Трибунов, Римляне не соблюли ни одного обычного религиозного обряда. Так, они не только не наказали трех Фабиев, которые сражались с Французами [галлами] contra ius gentium[2], но даже сделали их Трибунами. На основании этого факта можно думать, что они стали пренебрегать и другими превосходными установлениями Ромула и прочих мудрых правителей, так что свобода уже не могла удержаться. Тогда над государством разразилось это внешнее бедствие, и оно-то возродило все древние учреждения его, показав народу, что необходимо уважать религию и правосудие, дорожить добрыми гражданами и ценить достоинство их выше обманчивых выгод. Так и случилось; едва Рим был освобожден, как все древние учреждения были немедленно восстановлены, Фабии, поступившие contra ius gentium, были наказаны, а что касается Камилла, то Сенат и народ из признательности к его мужеству и добродетели не только забыли прежнюю вражду к нему, но и вверили ему всю участь государства. Стало быть, внешние и внутренние невзгоды полезны и даже необходимы, чтобы люди, управляемые каким бы то ни было правительством, могли время от времени одумываться и оглядываться. Что касается внутренних условий обновления, они могут зависеть или от законов, заставляющих правительственные

396

лица давать часто отчеты в своих действиях, или от какого-нибудь великого человека, который, явясь между гражданами, своим примером и своими подвигами сделал бы для них то же, что в других случаях делают мудрые законы.

Следовательно, благоденствие республики зависит или от достоинства одного человека, или от влияния хороших законов. Так, Римская республика была возвращена к своим началам учреждением народных Трибунов, Цензоров и всеми другими законами, которые служили для обуздания властолюбия и высокомерия людей. Но такие преобразования не могут обойтись без помощи какого-нибудь добродетельного гражданина, который великодушно провел бы их, несмотря на сопротивление приверженцев существующих злоупотреблений. До взятия Рима Французами [галлами] ему нужны были казни сыновей Брута, децемвиров и Мелия Фрументария, так и для того, чтобы возродиться по взятии Французами [галлами], ему необходимы были смерть [Марка] Манлия Капитолийского и сына Манлия Торквата, осуждение Начальника конницы Фабия, наказанного Папирием Курсором, и обвинение Сципионов. Наказания эти, замечательные строгостью и важностью лиц, которых они постигли, каждый раз напоминали гражданам первоначальные учреждения во всей их чистоте. Когда они стали реже, развращение начало быстро распространяться и наказывать могущественных преступников сделалось затруднительно и опасно. Поэтому необходимо каждые десять лет показывать пример такой строгости; иначе люди забудут их и снова привыкнут безнаказанно нарушать закон. Если примеры строгости не будут внушать страх перед законом, число нарушителей его доходит до того, что делается опасным преследовать их. Люди, стоявшие во главе флорентийского правительства с 1434 по 1494 год, говорили, что необходимо через каждые пять лет вновь установлять правительство, потому что иначе власти не удержишь; под этим выражением они подразумевали, что надо однажды в пять лет наводить ужас и трепет на граждан, истребляя всех, кто

397

кажется правительству подозрительным и вредным; достигнув власти путем ужаса, правительство должно тем же средством обновлять и поддерживать свою власть; как скоро изгладится воспоминание о строгостях его, люди начнут решаться на смелые нововведения и осмелятся громко роптать. Необходимо предупредить это возвращением государства к его началу. Возрождение республики может быть еще делом одного добродетельного человека независимо от принудительных законов и казни. Пример добродетелей такого человека имеет столь сильное влияние, что хорошие люди хотят подражать им, а злые стыдятся поступать противоположно. В Риме добрые примеры были преподаны преимущественно Горацием Кокле-сом, Сцеволой, Фабрицием, Дециями, Регулом Аттили-ем и многими другими, удивительные подвиги которых имели на Рим не меньше влияния, чем законы и учреждения его. Если бы при таких славных примерах в Риме повторялись еще каждые десять лет казни, подобные вышеописанным, Республика никогда не дошла бы до развращения. Но, по мере того как стали реже примеры строгости, сделались редки и примеры доблести, потому что в государстве распространилось развращение и после Марка Регула примеров такой высокой добродетели уже не являлось. Правда, в Рим явилось еще двое Катонов; но от Регула до них и между ними прошло столько времени, что они явились личностями совершенно уединенными среди общего разврата, и потому пример их не мог оказать влияния на сограждан. Такой одинокой личностью представился особенно второй Катон, во время которого погибала от развращения вся Республика, так что ему не было никакой возможности исправить людей. Мы говорили о республиках.

Но то же должно сказать и о Религиях, которым преобразования так же необходимы, как доказывает пример нашей Религии. Она погибла бы, если бы св. Франциск и св. Доминик не возвратили ее к ее началу. Но они примером нищеты и подражанием Христу восстановили ее в сердце людей, где она уже почти совершенно угасла. Пре-

398

образования их оказали такое сильное влияние, что религия наша существует до сих пор, несмотря на порочность духовенства и глав ее. Живя в бедности, влияя на народ исповедями и проповедями, они внушили ему, что грешно говорить дурно даже о зле, что повиновение составляет заслугу и что если духовенство грешит, то его накажет сам Бог, люди же не имеют на это права. Оттого духовенство бесчинствует как только может, не боясь наказания, которого не видит над собой и которому не верит. Таким образом, это возрождение религии спасло ее и поддерживает до сих пор.

Монархии также должны преобразовывать и возвращать свои учреждения к их началам. Французское королевство доказывает, как это полезно; правительство Франции больше всех подчинено законам и порядку. Парламент, особенно Парижский, служит хранителем этих законов порядка, и он обновляет их всякий раз, как постановляет приговор против какого-нибудь принца или даже самого короля. Парламенты удержались до сих пор, потому что постоянно решительно противились этим Аристократам; но если они пропустят безнаказанным хотя бы одно притязание или захват их, то зло быстро разовьется и порядка нельзя будет восстановить без больших потрясений, которые, быть может, приведут государство к гибели.

Из всего сказанного следует, что для всякого общественного установления, как-то: религии, республики, монархии — необходимо возвращение к первоначальному порядку и что для этого нужны или хорошие законы, или доблестные граждане, а не внешняя сила. Правда, пример Рима доказывает, что и это средство иногда отлично помогает, но оно так опасно, что нельзя желать его. Чтобы показать, как возвеличили Рим подвиги его частных граждан, какое полезное влияние оказали они на Республику, я говорю о них поподробнее, и они составят предмет третьей, и последней, книги моих рассуждений о первой декаде римской истории. Хотя и цари Рима совершали великие и славные деяния, но о них уже доволь-

399

но говорено историками, так что я умолчу о них, исключая нескольких поступков, содеянных ими для своей личной выгоды. Начнем с отца римской свободы — Брута.

ГЛАВА II

Как умно иногда притвориться дураком

Юний Брут, притворившись дураком, приобрел этим поступком больше славы и похвал, чем все самые мудрые люди самыми умными действиями своими. Тит Ливий говорит, что его побудило к этому притворству только желание обеспечить себе покой и сохранить состояние. Но, рассматривая всю его деятельность, я прихожу к заключению, что он притворялся для избежания надзора, чтобы, как скоро представится случай, легче свергнуть Царя и освободить отечество. Мы убеждаемся, что такова была его мысль, видя, во-первых, как он вопрошал оракула храма Аполлона [в Дельфах] и притворно упал на землю, чтобы расположить в свою пользу Богов; как потом, когда погибла Лукреция, он явился у тела ее с отцом, мужем и другими родственниками ее, первый вынул нож из ее раны и взял клятву со всех присутствующих отныне никогда не терпеть в Риме царей. Пример Брута должен научить всех недовольных государем взвесить и соразмерить свои силы прежде, чем начинать действовать. Если они так могущественны, что могут открыто объявить ему вражду и действовать прямо, то это, конечно, самое лучшее, безопасное и честное. Но если на открытую борьбу сил не хватает, надо всячески стараться войти к государю в милость; надо не пропускать ни одного случая, удобного для этой цели; надо делить с ним все его удовольствия и, если он развратничает, служить ему товарищем по разврату. Такая близость к семье, во-первых, предохранит жизнь, а во-вторых, даст возможность, безопасно насладившись счастьем государя, достигнуть

400

своей цели, низвергнув его при удобном случае. Правда, иные говорят, что не надо ни настолько сближаться с государями, чтобы подвергнуться вместе с ними гибели, ни настолько удаляться от них, чтобы не иметь возможности после падения их возвыситься на обломках их власти. Несомненно, что самое лучшее было бы придумать среднее положение. Но я считаю это невозможным и потому думаю, что следует строго держаться одной из этих двух крайностей, т.е. или сблизиться с государем, или устраниться от него. Кто поступает иначе, тот должен жить постоянно в страхе, хотя бы отличался великими качествами. Если я скажу, что не хочу ничего знать, ни о чем не забочусь, не ищу ни почестей, ни выгод, желаю только жить спокойно, то все эти отговорки ни к чему не послужат: люди вполне зависят от своего положения; в этом отношении им нет выбора, притом если бы они могли выбирать себе любое положение, то им все-таки не поверили бы, что они чужды честолюбия. Вот почему их не оставят в покое, как бы они его ни желали. Стало быть, надо притвориться дураком, подобно Бруту. Притворство это именно в том и состоит, чтобы хвалить, рассуждать, утверждать прямо противоположное тому, что думаешь, с целью подольститься к государю. Так мудро поступал этот великий человек, чтобы возвратить Риму свободу. Теперь поговорим о том, как строго действовал он, чтобы сохранить ее.

ГЛАВА III

Чтобы сохранить восстановленную свободу, необходимо убивать сыновей Брута

Строгость, с которой Брут упрочивал в Риме восстановленную им свободу, была не только полезна, но и совершенно необходима. Мы видим в этом случае самый редкий пример, записанный в летописях истории, — отца,

401

который судит и приговаривает к смерти своих сыновей и в довершение сам присутствует при их казни. Но, читая о событиях древности, мы убеждаемся, как необходимы такие разительные примеры строгости против врагов Учрежденного порядка в те мгновения государственной жизни, когда республика обращается в тиранию или на место тирании утверждается республика. Кто заводит тиранию и не убивает Брута, кто учреждает республику и не истребляет сыновей Брута, тот недолго продержится. Мы уже говорили об этом выше довольно подробно; поэтому я только напоминаю один недавний замечательный случай в нашей собственной истории. Я говорю о Пьеро Содерини, который вообразил, что терпением и кротостью преодолеет желание сыновей Брута восстановить прежнее правительство, но жестоко ошибся. Умом он постигал необходимость крайних мер, а судьба и честолюбие этих людей беспрестанно давали ему случаи избавиться от них, но у него не хватало духа. Во-первых, он был убежден, что терпением и лаской прекратит неудовольствие и расположит к себе врагов благодеяниями; во-вторых, как он сам не раз говорил своим друзьям, для упрочения своих учреждений и для уничтожения своих врагов ему было необходимо овладеть чрезвычайной властью, которая нарушила бы гражданское равенство; он полагал, что хотя бы сам он не злоупотреблял этой властью, но она так напугала бы все общество, что после смерти его уничтожили бы звание пожизненного гонфалоньера, которое он считал необходимым. Конечно, он рассуждал умно и честно. Однако безрассудно терпеть зло ради выгоды, которую это же самое зло легко может уничтожить. Содери-ни следовало подумать, что о делах и намерениях его будут судить по успеху, так что, если бы он прожил счастливо, всякий поверил бы, что все сделанное им клонилось к общей пользе, а не к личной его выгоде; притом он мог распорядиться так, чтобы преемник его не мог воспользоваться с дурной целью властью, которой он овладел с хорошей. Таким образом, он впал в заблуждение по незнанию той истины, что человеческую злобу не укро-

402

щают ни время, ни благодеяния. Вот почему он не мог последовать примеру Брута, чем погубил и отечество, и власть свою, и репутацию. Как трудно спасти республику, так же трудно сохранить монархическую власть, что мы увидим в следующей главе.

ГЛАВА IV

Государь не может считать себя в безопасности, пока живы те, которых он лишил престола

Убийства Тарквиния Старшего сыновьями Анка и Сервия Туллия — Тарквинием Гордым доказывают, как гибельно и опасно оставить в живых государя, лишенного престола. Его нельзя расположить к себе никакими благодеяниями. Тарквиний Старший рассчитывал спокойно обладать престолом, на который был возведен волею Народа и утвержден Сенатом. Но он обманулся, потому что не предполагал в сыновьях Анка столько злобы против себя, чтобы они не могли удовольствоваться тем, чем был доволен весь Рим. Равным образом обманулся Сервий Туллий, вообразив, что милостями расположит к себе сыновей Тарквиния. Первый пример доказывает, что государь не может считать себя в безопасности, пока живы лица, лишенные им престола. Второй пример должен напоминать, что милости никогда не заглаживают оскорблений, хотя бы давнишних, особенно если милость меньше оскорбления. Очевидно, что Сервий Туллий был безрассуден, полагая, что сыновья Тарквиния удовольствуются положением царских зятьев, когда, по их мнению, им следовало самим царствовать. Желание царствовать так сильно, что увлекает не только тех, которые имеют право на престол, но и людей совершенно чуждых ему. Так, даже дочь Сервия, жена Тарквиния Младшего, увлеченная этим желанием, совершенно забыла чувство дочери и подстрекнула мужа лишить отца ее жизни и венца —

403

так сильно было в ней желание сделаться царицей, хотя она была уже дочерью царя. Если, таким образом, Тарк-виний Старший и Сервий Туллий лишились престола оттого, что не приняли мер против людей, у которых они его отняли, то Тарквиний Гордый потерял власть оттого, что не соблюдал учреждений своих предшественников. Это покажет нам следующая глава.

ГЛАВА V

Отчего теряют власть наследственные цари

Когда Сервий Туллий погиб, не оставив наследников, Тарквиний Гордый беспрепятственно овладел престолом и царствовал, не страшась таких обстоятельств, какие погубили его предшественников. Хотя он овладел царством посредством гнусного насилия, однако удержался бы на престоле, если бы соблюдал старинные учреждения других царей. Тогда Сенат и народ не восстали бы против него и не лишили бы его венца. Итак, он был изгнан не потому, что сын его Секст изнасиловал Лукрецию, но за то, что нарушил законы государства и правил тиранически, лишил Сенат власти и присвоил себе полный произвол. Все дела, которые Сенат решал публично, к общему удовольствию, царь подчинил себе, решал в своем дворце, чем возбуждал против себя общее негодование. В короткое время он лишил Рим всех вольностей, которыми граждане пользовались при прежних царях. Возбудив против себя ненависть Отцов, он не умел расположить к себе и Народа. Он утомлял его разными работами, которые не имели ничего общего с предприятиями его предшественников. Таким образом его жестокость и гордость уже давно подготовили в Риме восстание, ожидавшее только предлога, чтобы вспыхнуть. Не случись происшествия с Лукрецией, произошло бы какое-нибудь другое и имело бы те же последствия. Если бы Тарквиний шел по стопам своих предшественников и если бы тогда Секст совершил

404

свое преступление, Брут и Коллатин обратились бы с просьбою о мести не к римскому Народу, а к самому Царю. Итак, пусть знают государи, что власть их начинает утрачиваться, как только они нарушат законы и древние учреждения, к которым подданные их издавна привыкли. Если бы, потеряв власть, они могли увидеть, как легко управлять государством, придерживаясь указаний рассудка, сожаление их о потере было бы гораздо сильнее и они сами осудили бы себя гораздо строже, чем их судят посторонние. Гораздо легче приобрести любовь честных людей, чем мерзавцев, легче повиноваться законам, чем повелевать ими. Чтобы узнать, как действовать для достижения этой цели, стоит только потрудиться взять себе в образец деятельность честных государей, каковы Тимолеон Коринфский, Арат Сикионский и другие. История их поучает, что владычествовать можно так же безопасно и благополучно, как и повиноваться. Эти примеры должны возбуждать подражание, тем более что оно очень легко. При хорошем правительстве люди не ищут и не желают новых льгот, чему пример представляют подданные Тимолеона и Арата. Эти правители неоднократно хотели отказаться от власти и возвратиться к частной жизни, но подданные заставляли их сохранять правление. В последних трех главах мы много говорили о восстаниях, возбуждаемых против государей, и о заговорах сыновей Брута против отечества; наконец, об убийствах Тарквиния Старшего и Сервия Туллия. В следующей главе мы будем подробно говорить об этом предмете, который заслуживает глубочайшего внимания государей и граждан.

ГЛАВА VI

О заговорах

Я нахожу необходимым поговорить побольше о заговорах, потому что они так опасны для государей и для частных лиц. Гораздо больше государей лишились пре-

405

стола и жизни вследствие заговоров, чем в открытой войне, потому что мало кто может прямо восстать против государя, а составить против него заговор может всякий. Но с другой стороны, и для граждан заговор представляет самое опасное и рискованное предприятие, где затруднения и опасности встречаются на каждом шагу, так что из множества затеваемых заговоров удается очень мало. Чтобы внушить государям остерегаться этой опасности, а граждан предостеречь от слишком рискованных предприятий и убедить их терпеливее переносить власть, которой подчинила их судьба, я рассмотрю этот вопрос как можно обстоятельнее и постараюсь не пропустить ни одного факта, могущего послужить примером для обеих сторон. Истинно золотые слова сказал Корнелий Тацит: люди, говорит он, должны уважать прошедшее, покоряться настоящему, должны желать себе хорошего правительства, но сносить всякое, какое бы оно ни было. Кто поступает иначе, нередко губит и себя, и отечество.

Прежде всего представляется вопрос: против кого составляются заговоры? Они бывают направлены или против отечества, или против государя. Об этих двух родах заговора мы и будем здесь говорить, потому что выше уже довольно говорили о заговорах, затеваемых для сдачи неприятелю города и с другими подобными целями. Начнем с заговоров против государей и прежде всего разберем причины их. Эти причины многочисленны, но есть одна главная — именно общая ненависть. Когда государь возбудил против себя общую ненависть, весьма понятно, что некоторые граждане, более других оскорбленные им, задумают отмстить ему, и этот замысел будет ежедневно укрепляться, поощряемый холодом общего негодования против государя. Стало быть, государю следует прежде всего заботиться о том, чтобы не навлекать на себя ненависть. Мы уже говорили, как он должен действовать, и потому не будем больше распространяться об этом. Если государь сумеет предохранить себя от общей народной ненависти, злоба частного лица уже не будет ему так опасна. Во-первых, мало людей, которые чувствовали бы оби-

406

ду так глубоко, чтобы пойти на верную гибель единственно для удовлетворения своей мести; во-вторых, если бы также у человека хватило духа и силы отмстить за себя, его остановило бы общее расположение к государю. Оскорбления могут быть нанесены человеку или в его имуществе, или в жизни, или в чести. Что до поступков, которые касаются прямо самой жизни человека, то они гораздо опаснее, когда ими только угрожают, чем когда их совершают: последнее не представляет никакой опасности, потому что мертвый не может мстить, а оставшиеся в живых обыкновенно не имеют причин сильно желать мести. Напротив, человек, которому только грозят, поставлен в необходимость или действовать, или ждать гибели, так что ему не остается выбора, и он становится чрезвычайно опасен для государя; ниже мы поясним это примерами. После этой необходимости людей всего сильнее возбуждают к мести оскорбления, наносимые им в их чести и имуществе, и государям больше всего следует заботиться воздерживаться от таких оскорблений. Государь не может до того ограбить человека, чтобы у него не осталось даже ножа для мести; он не может так обесчестить гражданина, чтобы тот не нашел в своей душе силы на месть. Людей сильнее всего оскорбляет обида, нанесенная жене, а потом пренебрежение, оказанное самому человеку. За личную обиду Павсаний убил Филиппа Македонского; из-за нее погибло много других государей; не так давно Джулио Беланти покусился на жизнь Пандольфо, тирана сиенского, за то только, что, выдав за него дочь, Пандольфо отнял ее у него; об этом мы скажем позже. Главной причиной заговора Пацци против Медичи было наследство Джованни Бонромеи, которое было отнято у них по приказанию Медичи. Но есть другая, более высокая и великая причина заговоров граждан против государя — это желание освободить отечество от ига деспотизма. Эта причина вооружила Брута и Кассия против Цезаря; она возбуждала многих других против Фаларисов, Дионисиев и других похитителей свободы отечества. Против нее у тирана только одно средство — отказаться

407

от власти. Но как никто из них не решится на это средство, то большинство их имеет печальный конец, и вот почему Ювенал говорит:

Ad generum Cereris sine caede et vulnere pauci descendant reges et sicca morte tiranni[3].

Опасности, окружающие участников заговора, тем страшнее, что грозят им постоянно: здесь все опасно — и вести дело, и исполнять его, и даже по исполнении. Заговор может быть задуман или одним лицом, или несколькими. В первом случае это в сущности не заговор, а просто твердое намерение, принятое человеком, убить государя. Здесь не представляется одной из трех опасностей, которым подвержены заговоры многих лиц: именно один заговорщик безопасен перед совершением своего замысла, потому что тайна его никому не известна и, следовательно, не предстоит опасности, чтобы она была выдана государю. Такой замысел может запасть в душу каждого, кто бы он ни был, знатного или ничтожного, сильного или слабого, приближенного к государю и совершенно постороннего, потому что всякий человек может найти случай приблизиться к государю, а достаточно одного такого случая, чтобы привести намерение в исполнение. Так, Павсаний, о котором я уже упоминал, убил Филиппа Македонского, когда тот шел в храм, сопровождаемый сыном и зятем и окруженный многочисленной стражей; но Павсаний был человек знатный, царский приближенный. Зато один бедный испанский простолюдин поразил ножом в шею короля Фердинанда Испанского; рана была несмертельна, но все-таки это доказывает, что заговорщик имел мужество и возможность выполнить свое намерение. Один дервиш, турецкий священник, хотел заколоть кинжалом Баязида, отца нынешнего Султана; он промахнулся, но, стало быть, мог и решился убить. Я полагаю, что очень многие питают в душе такое намере-

408

ние, потому что замышлять подобные заговоры очень легко и совершенно безопасно; но приводящих их в исполнение мало. Из числа приводящих их в исполнение большинство или даже почти все погибают на месте исполнения, так что редко находился человек, готовый идти на верную смерть.

Но оставим замыслы отдельных лиц и обратимся к заговорам, которые составляются несколькими. История показывает, что все такие заговоры замышляются знатными людьми, приближенными к государю; другие не могут составлять таких заговоров; это было бы безрассудно, потому что люди, не приближенные к царю и занимающие в обществе скромное положение, не имеют ни надежды, ни возможности осуществить такой замысел. Во-первых, люди, не имеющие власти, не могут найти верных соучастников; они не могут представить лицам, которых увлекают в свой замысел, никаких надежд, ради которых те согласились бы подвергаться такому риску; таким образом, едва они доверятся двум или трем лицам, как в числе последних окажется предатель, который погубит их. Впрочем, если бы даже, на их счастье, предателя не нашлось, то все-таки предприятие представляет для них непреодолимые затруднения, потому что они не имеют к государю доступа; при таких условиях оно всегда кончается гибелью заговорщиков. Даже знатные и могущественные лица, имеющие свободный доступ к государю, часто гибнут среди множества встречаемых затруднений. Каково же должно быть затруднение для людей, лишенных этих преимуществ! Поэтому люди, которые, когда дело идет об имуществе или жизни их, оказываются не вполне бессмысленными, не решаются на такие предприятия, сознавая недостаток своих средств. Ненавидя государя, они только проклинают его, ожидая, чтобы за них отмстили люди, имеющие больше средств. Итак, если бы нашелся человек, покусившийся на такое предприятие, он заслуживал бы похвалы за благонамеренность, но далеко не за благоразумие. Мы сказали, что заговоры составляются обыкновенно высокопоставленными лицами,

409

приближенными к государю; из них одни замышляют заговоры вследствие нанесенных им оскорблений, а другие злоумышляют оттого, что их слишком облагодетельствовали, как, например, Перенний против Коммода, Плавтион против Севера, Сеян против Тиберия. Все они были осыпаны этими императорами богатством, почестями и должностями, так что им ничего не оставалось желать, кроме империя; чтобы приобрести и его, они составляли заговоры против государей и в этих заговорах нашли себе конец, достойный их неблагодарности. Зато в наше время одно подобное предприятие имело полный успех: я говорю о заговоре Якопо ди Аппиано против мессера Пьеро Гамбакорти, князя Пизанского, который, воспитав, вскормив и возвеличив Якопо, был лишен им власти. К этому же роду заговоров относится покушение Копполы на короля Фердинанда Арагонского. Этот Коппола так возвысился, что задумал овладеть престолом, но вместо того лишился жизни. А между тем редкий заговор вельмож против государя имел столько шансов на успех, как этот. Он был предпринят человеком, который был, так сказать, вторым королем и имел полную возможность выполнить свое намерение. Но властолюбие и жажда престола до того ослепляют людей, что он сам испортил себе свое дело, тогда как, сделай он эту подлость осторожно, он, наверное, успел бы. Следовательно, государь, чтобы обеспечить себя от заговоров, должен больше остерегаться слишком облагодетельствованных им людей, чем оскорбленных. Люди, возвышенные государем, имеют все удобства для выполнения своих замыслов, тогда как униженные им не имеют такой легкой возможности; а охота к заговорам у них одинаковая, потому что одни так же сильно или даже еще сильнее желают власти, как другие — мести. Поэтому государю не следует так приближать своих друзей к престолу, чтобы, кроме него, им нечего было желать: иначе удивительно будет, если с ним не случится того же, что и с упомянутыми государями.

Но возвратимся к нашему предмету. Мы видели, что

410

заговорщиками бывают вельможи, приближенные к государю. Теперь посмотрим, какие условия дают заговорам успех и от чего зависит их удача или неудача. Как я уже сказал, в заговоре три опасных момента: до выполнения, во время и после него. Оттого они так редко и удаются, что очень трудно благополучно пройти через эту тройную опасность. Начнем с опасностей, встречаемых до выполнения, которые всего важнее. Необходимы чрезвычайное благоразумие, необыкновенная осторожность и редкое счастье, чтобы заговор не выдался. Он может открыться по предательству или по догадке. Заговор открывается, когда люди, посвященные в него, вероломны или безрассудны. Измена здесь весьма возможна, потому что в заговор посвящаются или друзья, готовые из дружбы рисковать головой, или недовольные правительством. Таких верных друзей больше двух, трех человек не бывает, так что если нужно иметь больше сообщников, то приходится доверяться уже далеко не друзьям. Притом редкая дружба устоит против страха наказания и гибели, так что безрассудно и ожидать от друзей подобной преданности. Наконец, люди часто ошибаются в своих друзьях, и, чтобы иметь право положительно рассчитывать на друга, надо, чтобы он доказал свою дружбу на опыте. Но производить подобный опыт на таком деле, которое в случае неудачи опыта грозит величайшей опасностью, очень рискованно. Если бы даже дружба была доказана на опыте в каком-нибудь другом опасном предприятии, то по этому еще нельзя судить, как поступит друг в этом деле, потому что оно далеко превосходит опасностями всякие другие предприятия. Рассчитывая на верность сообщника на основании его вражды к государю, можно горько ошибиться, ибо, открыв такому недовольному лицу наш замысел, мы этим самым даем ему возможность достигнуть желаемого. Ненависть его к государю или власть над ним его сообщников должны быть слишком сильны, чтобы он не изменил заговору.

По этим причинам заговоры обыкновенно открываются и подавляются в самом зародыше. Заговор, где уча-

411

ствует много лиц и который, несмотря на это, долго остается тайной, считается чуть не чудом: таковы были заговоры Пизона против Нерона, а в наше время — Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи, где участвовало более 50 человек, открытых только розыском.

Заговор выдается еще по неосторожности, когда кто-нибудь из участников говорит об этой тайне так неосторожно, что его подслушивает слуга или вообще какой-нибудь посторонний. Так, один раб услышал разговор сыновей Брута с посланными от Тарквиния и донес на них[4]. Иногда заговор открывается оттого, что заговорщик расскажет тайну любимой женщине, ребенку или вообще подобной легкомысленной особе. Так, например, Димм [Лимн], сообщник Филоты в заговоре против Александра Великого, сообщил свою тайну Никомаху, юноше, которого он любил; Никомах тотчас разболтал ее своему брату Кебалину, а тот передал царю. Заговор Пизона против Нерона представляет замечательный пример открытия этих тайн по догадке. Один из заговорщиков, Сцевин, накануне дня, назначенного для убийства Нерона, написал завещание, приказал отпущеннику своему, Милиху, наточить старый заржавленный кинжал, отпустил на волю всех своих рабов, дал им денег и велел приготовить перевязки для ран. По этим распоряжениям Милих догадался об умысле и донес Нерону. Тогда были арестованы сам Сцевин и другой заговорщик — Натал, которого накануне видели долго разговаривающим тайно со Сцевином. Не успев договориться, что отвечать на расспросы о предмете их вчерашнего разговора, они спутались и были принуждены сознаться, и таким образом весь заговор был раскрыт и все заговорщики погибли.

По этим причинам, когда в заговоре участвует больше трех-четырех человек, он почти неизбежно открывается изменой, неосторожностью или легкомыслием. А едва успеют арестовать хотя бы двоих, тотчас же обнаруживается все, потому что арестованные не имеют возможнос-

412

ти согласиться в ответах. Если арестован только один человек и притом столь твердый и мужественный, что не выдаст заговора, то надо еще, чтобы и остальные заговорщики были так же тверды и не выдали себя смущением и бегством. Стоит только, чтобы у одного не хватило духа, и тогда все откроется. Вот почему заговор против Гиеронима, царя сиракузского, о котором рассказывает Тит Ливий, составляет такое редкое явление[5]. Один из заговорщиков, Теодор[6], был арестован, но мужественно скрыл всех своих сообщников и вместо них обвинил приверженцев царя, с другой стороны, и прочие заговорщики были так уверены в твердости Теодора, что никто из них не покусился бежать из Сиракуз и не показал ни малейшего признака страха. Вот какие опасности предстоят заговору еще до приведения его в исполнение. Есть несколько средств избежать их. Самое первое и действенное или, вернее, единственное состоит в том, чтобы не давать заговорщикам времени выдать заговор, с этой целью им следует поверять тайну только перед самым исполнением, никак не раньше. Все поступавшие таким образом избежали первых опасностей, представляемых заговором, а нередко и последующих и благополучно выполняли свое намерение. Такой образ действий доступен всякому благоразумному человеку.

Я приведу только два примера. Нелемат, возмущенный тиранией Аристотима, тирана Эпирского, созвал к себе в дом своих многочисленных родственников и друзей и уговаривал их освободить отечество. Они сказали, что им надо время подумать и приготовиться. Тогда Нелемат приказал слугам запереть двери и объявил присутствующим: или клянитесь тотчас идти со мной на дело, или я всех вас выдам Аристотиму. Под влиянием этих слов они дали клятву, безотлагательно вышли и счастливо выполнили распоряжение Нелемата. Один маг хитростью овладел персидским престолом. Персидский вельмо-

413

жа Ортан открыл обман и, сообщив свое открытие шести другим сановникам, предложил им отмстить магу за тиранию и обман. Когда некоторые заговорили об отсрочке, встал Дарий, один из шести сановников, созванных Органом, и воскликнул: или сейчас пойдемте убивать мага, или я вас выдам. Все поднялись и, не дав друг другу времени одуматься, без труда сделали свое дело. Подобным же образом поступили Этолийцы, задумав убить тирана спартанского Набиса. Они послали Набису будто бы на помощь 30 всадников и 200 пеших воинов под начальством гражданина Алексамена, которому тайно поручили убить Набиса, а подчиненным его приказали только слушаться его во всем под страхом изгнания за ослушание[7]. Алексамен отправился в Спарту и хранил свое поручение в тайне, пока не приискал удобного случая, и таким образом ему удалось погубить тирана. Вот как, стало быть, следует поступать, чтобы избежать опасностей, угрожающих заговору, и, действуя таким образом, заговорщики непременно избегнут этих опасностей.

Вышеприведенный пример Пизона доказывает, что всякий может поступить таким образом. Пизон был человек знатный, сановный, приближенный к Нерону, который вполне доверял ему. Нерон часто приезжал в его сады обедать с ним. Следовательно, Пизон мог подобрать храбрых и мужественных людей, способных на такое предприятие; найти таких людей Пизону в его положении было нетрудно; когда Нерон приехал бы в его сады, он мог бы сообщить друзьям свое намерение и возбудить их словами к действию, не допуская раздумывать и колебаться. При таких условиях успех заговора был бы несомненен. Рассматривая все другие заговоры, мы находим, что только в очень редких случаях такой образ действия был невозможен. Но люди вообще мало смыслят в делах и потому делают величайшие ошибки на каждом шагу, а тем более в таких исключительных обстоятельствах, как заговор. Без крайней необходимости не следует никому пове-

414

рять своих замыслов, пока не наступит пора действовать; если же необходимо сообщить их, то не должно доверяться более чем одному лицу и то такому, которое уже доказало, что заслуживает доверие, и, сверх того, имеет причины согласиться принять участие в предприятии. Найти одно такое лицо гораздо легче, чем найти нескольких, и притом не так опасно, потому что, если бы даже мы ошиблись в нем, у нас остается больше средств к защите, чем при многих соучастниках. Я слышал от очень умных людей, что вдвоем можно говорить что угодно, лишь бы только не давать против себя письменной улики; если собеседник изменит и донесет, стоит только отпереться: он будет говорить — да, а ты — нет. Но главное, надо остерегаться письменных улик, против которых не существует никаких отговорок. Плавтиан задумал убить императора Севера и его сына Антонина и поручил это дело трибуну Сатурнину. Сатурнин хотел донести на него, вместо того чтобы послушать его приказания, но боялся, что ему не поверят; поэтому он выпросил у Плавтиана письменное приказание, и Плавтиан, ослепленный честолюбием, дал против себя эту улику, которая погубила его; между тем без нее и других письменных доказательств он непременно оправдался бы, потому что запирался очень смело и находчиво. Итак, донос одного человека имеет мало значения, если не подтверждается письменной уликой; следовательно, должно как можно тщательнее избегать опасной переписки.

В заговоре Пизона участвовала одна женщина по имени Эпихарида, бывшая любовница Нерона. Она нашла полезным вовлечь в заговор начальника нескольких трирем, которые Нерон держал для своей охраны; она сообщила этому человеку тайну заговора, но не сказала имен заговорщиков. Он изменил ей и донес на нее Нерону; но Эпихарида запиралась так смело, что Нерон, смущенный, не решился осудить ее[8]. Вверяя тайну заговора одному лицу, мы подвергаем себя двоякой опасности: во-первых,

415

человек, которому мы доверились, может добровольно сделать донос, или, во-вторых, он будет по какому-нибудь подозрению или намеку арестован, подвергнут пытке или уличен и по необходимости обвинит нас. Но здесь нам еще остается средство выпутаться из беды: мы можем отрицать обвинение в первом случае, придумав вражду, будто бы существовавшую между нами и обвинителем, во втором, ссылаясь на то, что мучения вынудили у него несправедливое показание. Но все-таки лучше всего не доверяться никому, а поступать вышесказанным образом; если же доверяться, то только одному лицу, что гораздо безопаснее, чем целому обществу. Заговоры еще часто удаются, когда необходимость заставляет человека принять против государя меры, какие он сам собирается принять против этого лица, особенно когда опасность уж так велика и близка, что некогда думать об осторожности. Такая крайность почти всегда дает успех, как, например, в двух следующих примерах.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий