Предыдущий | Оглавление | Следующий

Носители империя, носители власти и легаты – после постановления сената и повеления народа – да покидают Город, справедливо ведут справедливые войны[1], оберегают союзников, будут воздержны сами и сдерживают своих; да возвеличивают они славу народа и возвращаются домой с честью[2].

Да не назначают никого легатом ради его личной выгоды[3].

Те, кого плебс изберет, числом десять, в свою защиту – ради оказания ему помощи против самоуправства, да будут трибунами плебса и, если они наложат запрет на чье-либо решение или предложат плебсу вынести какое-нибудь (постановление, то да имеет это силу; да будут трибуны неприкосновенны и да не оставляют они плебса без своей помощи[4].

(10) Все магистраты да обладают правом авспиции и судебной властью и да составляют они сенат. Его постановления да имеют силу. А если носитель равной или большей власти наложит запрет, то да будет постановление сохранено в записи[5].

Сословие это да будет без порока и да служит оно примером для других.

После того, как избрание магистратов, судебные приговоры народа, повеления и запреты будут одобрены голосованием, да будет голосование оптиматом известно, для плебса свободно[6].

(IV) Но если будет надобность в каком-либо управлении вне полномочий магистратов, то народ да изберет лицо, которое будет управлять, и да даст ему право управлять.

Право обращаться с речью к народу и к «отцам» да будет у консула, у претора, у главы народа, у начальника конницы и у того лица, которое «отцы» назначат с тем, чтобы оно предложило консулов[7]; трибуны, которых плебс изберет для себя, да будут вправе обращаться к «отцам»; они же да вносят на рассмотрение плебса то, что будет полезным.

Те предложения, которые будут обсуждаться перед народом или перед «отцами», да отличаются умеренностью.

(11) В случае неявки сенатор да оправдается; иначе да будет отсутствие поставлено ему в вину. Сенатор да говорит в свою очередь и с умеренностью; да будет он знаком с делами народа.

Насилие да не применяется в народе. Носитель равной или большей власти да обладает большими правами. Если во время обсуждения вопроса возникнут беспорядки, то да будет это поставлено в вину то-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 137

му, кто произносил речь. Совершивший интерцессию по пагубному делу да считается гражданином, принесшим спасение.

Те, кто будет выступать с речью, да считаются с авспициями, да подчиняются государственному авгуру, да хранят обнародованные предложения[8] в эрарии, да обсуждают каждый раз не более одного дела, да разъясняют народу сущность каждого дела, да позволяют магистратам и частным лицам разъяснять ее народу.

Да не предлагают привилегии[9]. О смертной казни и гражданских правах предложение да вносится только в «величайшие комиции»[10] и при участии тех, кого цензоры распределили по разрядам.

Подарков да не принимают и не дают, ни добиваясь власти[11], ни исполняя свои должностные обязанности, ни исполнив их. Если кто-нибудь нарушит какое-либо из этих положений, то кара да соответствует преступлению.

Цензоры да блюдут подлинность законов. [Должностные лица,] сделавшись частными, да отчитываются перед ними в своей деятельности, не освобождаясь тем самым от ответственности по закону». Закон прочитан. Приказываю вам отойти и велю вручить вам таблички[12].

(V, 12) КВИНТ.– Как кратко ознакомил ты нас, брат мой, с распределением прав всех магистратов; но это относится, пожалуй, только к нашему государству, хотя ты и прибавил кое-что новое.

МАРК.– Замечание твое, Квинт, вполне справедливо. Это именно то государственное устройство, которое Сципион превозносит в тех книгах[13] и особенно одобряет; оно осуществимо только при таком именно распределении прав магистратов. Ибо вам следует твердо помнить: на магистратах и на тех, кто ведает делами, государство и держится, причем особенность того или иного государства возможно понять на основании их состава. А так как наши предки, проявив величайшую мудрость и величайшую умеренность, создали это государство, то мне почти не понадобилось вносить в законы что-либо новое.

(13) АТТИК.– В таком случае ты рассмотришь причины, почему такое распределение прав магистратов представляется тебе наиболее подходящим,– так же, как ты, по моему совету и просьбе, поступил, говоря о законе относительно религии.

МАРК.– Желание твое, Аттик, я исполню и рассмотрю этот вопрос в целом,– как он был изучен и изложен ученейшими людьми Греции, а затем, как я задумал, перейду к рассмотрению нашего права. АТТИК.– Именно такого обсуждения я и жду.

МАРК.– Но об этом многое уже было сказано в книгах о государстве; мне пришлось сделать это, когда я старался найти наилучший вид государственного устройства. Относительно магистратов кое-что было точно и тща-

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 138

тельно изложено прежде всего Феофрастом[14], а затем стоиком Дионом[15].

(VI, 14) АТТИК.– Как? Разве и стоики занимались этим вопросом?

МАРК.– Немного; разве только тот, кого я уже назвал, а впоследствии также и великий и ученейший человек – Панэтий[16]. Ведь стоики прежнего времени рассматривали вопрос о государстве хотя и глубоко, но отвлеченно и не для распространения в народе и среди граждан. Все это преимущественно проистекает из Академии, по почину Платона. Затем Аристотель в своих рассуждениях осветил весь этот вопрос о государственном устройстве, как и Гераклид Понтийский[17], исходивший из учения того же Платона. Феофраст же, ученик Аристотеля, как вы знаете, был поглощен этими вопросами, а Дикеарх[18], другой ученик Аристотеля, вовсе не был чужд этим взглядам и учениям. В дальнейшем последователь Феофраста, знаменитый Деметрий Фалерский[19], о котором я уже говорил, на удивление всем извлек это учение из тайников, где его, пользуясь досугом, скрывали начитанные люди, и вывел его не только на свет солнца и на песок арены, но и для испытаний в битвах. Ведь мы можем назвать многих не особенно ученых людей, бывших великими государственными деятелями, и ученейших людей, неискусных в делах государства; что же касается человека, выдающегося в обоих отношениях, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием?

АТТИК. – Такой человек, думается мне, найтись может – ну, хотя бы один из нас троих. Но продолжай, как ты начал.

(VII, 15) МАРК.– Итак, эти ученые поставили вопрос: должен ли быть в государстве один магистрат – с тем, чтобы остальные магистраты подчинялись ему? Так после изгнания царей, как я понимаю, и решили наши предки. Но ввиду того, что царский образ правления, когда-то находивший одобрение, впоследствии был отвергнут не столько из-за недостатков царской власти, сколько из-за пороков царя, то будет казаться отвергнутым только название «царь», а существо дела сохранится, если один магистрат будет приказывать всем остальным. (16) Поэтому Феопомп[20] не без оснований противопоставил в Лакедемоне эфоров царям, а мы консулам – трибунов. Ведь консул обладает именно той властью, которая основана на праве: ему должны подчиняться все остальные магистраты за исключением трибуна, чья власть была учреждена позднее – для того, чтобы больше не могло совершаться то, что когда-то совершилось. Это прежде всего ограничило права консула, так как появился человек, на которого его власть не распространялась, и так как трибун мог оказать помощь другим людям – не только магистратам, но и частным лицам в случае их неповиновения консулу.

(17) КВИНТ.– Ты говоришь о большом зле. Ибо, после возникновения этой власти, значение оптиматов уменьшилось, а сила толпы окрепла.

Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. – М., Наука. 1966. – С. 139

МАРК.– Это не так, Квинт! Ведь не одни только права консулов неминуемо должны были показаться народу оскорбительными и таящими а себе насилие. После того, как в них было внесено умеренное и мудрое ограничение[21], ...[Лакуна] Под действие закона должны подпадать все.

...Как сможет он защищать союзников, если ему нельзя будет выбирать между полезным и неполезным?

(XIII, 18) «Да возвращаются они домой с честью». И право, доблестные и бескорыстные люди не должны ни от врагов, ни от союзников приносить с собой ничего, кроме чести.

Далее совершенно очевидно, что нет ничего более позорного, чем легатство не по делам государства[22]. Не стану говорить, как себя ведут и вели те, кто под предлогом легатства получает наследство или взыскивает деньги по синграфам[23]. Это, пожалуй, порок, свойственный всем людям. Но я спрашиваю: что действительно может быть более позорным, чем положение, когда сенатор является легатом, но без определенного круга деятельности, без полномочий, без какого-либо поручения от государства? Я, в свое консульство, именно этот вид легатства, хотя сенатором он казался выгодным, все же – и притом с одобрения сената, собравшегося в полном составе, упразднил бы, не соверши тогда интерцессии жалкий плебейский трибун[24]. Но я все-таки сократил срок легатства, ранее неограниченный: я сделал его годичным. Таким образом, позор остается, но продолжительность его уменьшена. Но теперь, если вы согласны, покинем провинции и возвратимся в Рим.

АТТИК.– Мы-то вполне согласны, но те, кто находится в провинциях, вовсе не согласны на это[25].

(19) МАРК.– Однако, Тит, если они будут подчиняться законам, то самым дорогим для них будет Город, будет их дом и самым многотрудным и тягостным – управление провинцией[26].

Далее следует закон, определяющий власть плебейских трибунов, существующую в нашем государстве. Говорить о ней подробно необходимости нет.

Предыдущий | Оглавление | Следующий