Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

Психологические характеристики сущности политического насилия. 1

Виды политического насилия. 2

Коллективное структурированное насилие. 2

Коллективное неструктурированное насилие. 2

Индивидуальное структурированное насилие. 3

Индивидуальное неструктурированное насилие. 3

Психологические признаки диктатуры как формы политического насилия. 6

Эмоциональная поддержка диктатуры.. 6

 

Психологические характеристики сущности политического насилия

Проблема насилия имеет большую теоретическую и практическую значимость. Занимая важное место в политической истории человечества, насилие с древ­нейших времен до настоящего времени рассматрива­ется субъектами политики как одно из основных средств достижения своих целей. Вместе с тем использование насилия имеет серьезные деструктивные последствия: гибель людей, разрушение материальных ценностей, дегуманизация социальных отношений. Только после Второй мировой войны многочисленные политические конфликты унесли жизни десятков миллионов людей.

Жизнь человека и общества регламентируется множеством законов и правил. Эти регламентации существенно влияют и на активность субъектов поли­тики. Крайняя и наиболее жесткая такая детермина­ция предстает в виде насилия. Насилие, как способ принуждения, в той или иной степени присуще любо­му обществу. По всей земле есть полиция и суды, государство использует насилие по отношению к час­ти граждан своей страны или по отношению к другим странам и их жителям.              

Насилие в политике использовалось всегда, и вряд ли когда-нибудь от него удастся отказаться полностью. Правда, в двадцатом веке приемлемость насилия как универсального способа регуляции общественной жизни все чаще подвергается сомнению и зоны ис­пользования насилия все больше сужаются.

Есть несколько причин такой динамики отноше­ния к насилию. Во-первых, четко просматривается тенденция сужения зоны императивного регулирова­ния человеческого поведения. Большинство государств и обществ становятся все более терпимыми к тем действиям граждан, которые не затрагивают непосред­ственно интересы других людей. В результате этой общей либерализации сокращается число тех случа­ев, в которых государство стремится добиться от гра­ждан определенных ограничений, а соответственно, сокращается и необходимость в насилии как в сред­стве принуждения.

Во-вторых, все большему числу людей становится ясно, что волну насилия, будь то война или репрессии против внутренних врагов, крайне трудно остановить. Насилие, запланированное как временное и локаль­ное, легко перехлестывает через любые заранее оп­ределенные барьеры. А это значит, что акты насилия в современном мире, оснащенном ядерными ракета­ми и атомными станциями, могут привести к катаст­рофическим последствиям.

В-третьих, за последние десятилетия изменилась моральная атмосфера. Для граждан развитых стран насилие стало неприемлемым по моральным сообра­жениям. Ценность человеческой жизни и суверен­ность каждой из деклараций превращаются если не в императивы, то, по крайней мере, в нормы, с кото­рыми уже не могут не считаться политики.

Насилие, тем не менее, существует. Рассмотрим ряд проблем, связанных с феноменом политического насилия. Прежде всего, постараемся ответить на вопрос, при каких условиях насилие становится жес­токим фактором политики и превращается в геноцид.

Отношение общества и государства к насилию определяется многими причинами: историей и культур­ными традициями данного народа, конкретной поли­тической и экономической ситуацией, личными каче­ствами носителей власти, степенью развитости или неразвитости структур гражданского общества. Но и абстрагируясь от этих конкретных особенностей той или иной страны, можно выделить несколько факто­ров, способствующих тому, что насилие становится не экстраординарным и вынужденным действием, а нор­мой, частью официальной политической идеологии государства.

Первый фактор носит не столько политический, сколько мировоззренческий характер. Речь идет об определенных представлениях о человеческой при­роде. Демократические режимы исходят из презумп­ции изначальной разумности и конструктивности че­ловека: люди способны договариваться между собой, им не свойственны разрушительные тенденции, они склонны подчиняться правилам, существующим в обществе, поскольку понимают их разумность и необ­ходимость. С таким взглядом на человека связано и отношение демократических систем к насилию — оно допускается лишь как исключительная мера по отно­шению к меньшинству населения. Массовое же поли­тическое насилие демократическая идеология отвер­гает в принципе.

Вторым фактором, способствующим тому, что­бы насилие становилось системообразующим стерж­нем политической идеологии, является определенное представление об историческом процессе. Если этот процесс видится хаотичным, случайным, в ходе кото­рого постоянно возрастает энтропия, то для регулиро­вания этого процесса, для введения его в какие-то рамки, нужен великий человек, который сможет этот процесс структурировать.

Третий фактор — это представление политика или политической элиты о миссии — своей, своего народа, своей партии или любой другой группы, с которой идентифицируют себя субъекты политического процесса. Если «мы», белые люди, или «мы», комму­нисты, или «мы», патриоты, призваны осуществлять некую миссию, некие принципиальные изменения в обществе, привести его к правде, к истине, осущест­вить свое предназначение, то вопрос о допустимости насилия не вызывает никаких сомнений. Его вполне можно использовать хотя бы для того, чтобы быстрее достичь высшей цели, которая, безусловно, оправды­вает средства.

Четвертый фактор — ориентация в политике не столько на решение повседневных проблем, сколь­ко на некий идеальный мир. Такая ориентация при­водит к представлению о малой ценности настоящего момента. То же самое происходит и на уровне идео­логии. Если сегодняшний день не самоценен, а явля­ется лишь переходным периодом на пути к дню зав­трашнему, то нет моральных преград для того, чтобы ради скорейшего достижения цели использовать в политической практике любые формы насилия.

Насилие в политике имеет место как ее законо­мерное проявление, когда в достижении политических целей другие формы политической активности ста­новятся малоэффективными. Оно разнообразно, про­является и применяется всеми социальными инсти­тутами, производится обществом и встроено в его политическую систему. Поэтому важно понимать его сущность, закономерности и условия применения в политике.

Особую актуальность проблема насилия имеет для политической жизни России, где оно всегда играло определенную роль: и на этапе самодержавного абсо­лютизма, и в период тоталитаризма, и в условиях по­строения демократического государства. Кроме того, в связи с появлением оружия массового уничтожения проблема политического насилия приобрела в настоя­щее время особую значимость, так как во внешней и во внутренней политике угрожает глобальной катаст­рофой. Широкая распространенность, угрожающие последствия его применения делают необходимым осмысление ряда проблем, относящихся к практике насилия.

Насилие, имея социо-биологические истоки, ме­ханизмы и условия появления, на протяжении всей ис­тории развития политических отношений неизменно в них присутствует. Агрессивность со времен ранне­го человека так же, как и его социальность, служит средством борьбы за выживание. Она в процессе эволюции человека не затухает, а приобретает харак­тер насилия в целях удовлетворения прежде всего надбиологических, социальных потребностей: в статусе, престиже, самоутверждении.

Специфику насилия нельзя выявить без анализа его взаимосвязи с властными отношениями, поскольку власть — это центральная категория политической науки. Власть представляет собой способность и воз­можность субъекта осуществлять свою волю, в слу­чае необходимости навязывать ее тем, кто является объектом властного воздействия. Е.П. Теплов отмечает: «Политическая власть, как правило, рассматривается прежде всего как волевая деятельность субъекта, преследующего свои цели» [118, с. 40]. В распоряже­нии субъекта властвования находятся различные средства для осуществления своих намерений, в том числе средства принудительного воздействия на объ­ект.

Как отмечают авторы англо-американского энцик­лопедического словаря, «принуждение — это форма влияния, характеризующаяся высоким уровнем ока­зываемого давления» [151, с. 86]. Главным мотивом выполнения распоряжения субъекта власти в данном случае является страх перед санкциями, которые мо­гут быть применены в случае неповиновения.

Можно определить идеологическое и психологи­ческое давление как духовное принуждение. Такое определение позволило бы включить в него все прие­мы, способы и методы воздействия на сознание с помощью духовных ценностей и деятельности. Пони­маемое таким образом духовное принуждение вклю­чает в себя не только идеологическую обработку, психологическое запугивание, но и воздействие об­щественного мнения, морали, заставляющие объект власти вести себя определенным образом. М. Вебер подчеркивал необходимость включения моральных средств воздействия в арсенал средств властного принуждения: «Сюда относится даже братское пре­дупреждение, принятое в ряде сект в качестве пер­вичной меры мягкого воздействия на грешников, при условии, что оно основано на определенном правиле и совершается специальной группой людей. То же можно сказать и о порицании, высказанном цензо­рами, если оно служит средством гарантировать "нравственные" нормы поведения, а тем более о моральном принуждении, которое осуществляет цер­ковь» [28, с. 641—642].

Виды политического насилия

Различные виды политического насилия можно классифицировать по разным основаниям — по сте­пени жестокости, по способу обоснования, по отноше­нию к этим актам общества и т. д. Все эти классифи­кации, безусловно, имеют право на существование. Мы, однако, будем использовать типологию, основанную на использовании двух координат. Первая координата — это тип субъекта насилия — коллективный или ин­дивидуальный. В одном случае насилие осуществляется некоей группой или институтом, в другой — одним человеком. Вторая координата — степень структу­рированности акта насилия.

Структурированное насилие — политическое насилие, которое осуществляется по достаточно опре­деленным правилам. Неструктурированное наси­лие — политическое насилие, которое не имеет четко установленных правил, спонтанно и непредсказуемо по своему проявлению. В этом случае, конечно, суще­ствуют неписаные правила, но они могут по-разному интерпретироваться разными членами общества и вовлеченными в акт политического насилия индиви­дуальными или коллективными субъектами.

Использование этих двух координат позволяет выделить четыре типа политического насилия: кол­лективное структурированное насилие, коллективное неструктурированное насилие, индивидуальное струк­турированное и индивидуальное неструктурированное насилие. Рассмотрим примеры этих типов политиче­ского насилия и примеры институтов, созданных для осуществления насилия в каждом из этих четырех вариантов.

Коллективное структурированное насилие

Примерами институтов, призванных осуществлять коллективное структурированное насилие, могут слу­жить армия и полиция. Они представляют собой со­циальные институты, осуществляющие насилие во имя интересов страны. Насилие, в данном случае, легитимизируется государством, что символизируется, в ча­стности, униформой с использованием национальных символов. Национальная символика присутствует на униформе солдат, ставится на военную технику и т. д. Существует и обратная тенденция — военная тематика включается в национальные символы в виде, напри­мер, скрещенных мечей или хищных птиц и живот­ных на гербе страны. Львы, орлы или сабли в этом случае символизируют и силу, и готовность ее исполь­зовать.

Институты структурированного политического насилия организованы по иерархическому принципу.

Младшие по званию подчиняются приказам вышестоящих начальников, которые и несут всю полноту ответственности за свои распоряжения. Феномен сни­жения чувства индивидуальной ответственности в той или иной мере присущ всем социальным институтам такого типа. В максимальной степени чувство инди­видуальной ответственности снижается в армиях или органах правопорядка диктаторских режимов, где это чувство вообще всячески подавляется. Взамен гражданам предлагается полное спокойствие и возможность не думать о последствиях своих поступков. Гитлер ска­зал: «Я избавляю немецкую молодежь от химеры со­вести». Аятолла Хомейни обещал всем солдатам, вою­ющим с Ираком, прощение всех грехов и вечное блаженство. Однако и во вполне цивилизованных странах признается, что, например, за действия, со­вершенные солдатом, ответственность несет не толь­ко и не столько он сам, сколько его командир.

Сам факт подчинения другому и связанное с этим снижение чувства ответственности за свои поступ­ки меняют поведение человека. Люди, не чувствую­щие ответственности за то, что они делают, способ­ны на крайнюю жестокость, неожиданную и для них самих и для тех, кто, казалось бы, давно и хорошо их знает. Американский психолог Стэнли Милгрэм продемонстрировал, что самые обычные люди, под­чиняясь приказам того, кто выступает как началь­ник, как «власть», могут совершать страшные по­ступки [151].

В институтах коллективного структурированно­го насилия наблюдается еще один важный социаль­но-психологический феномен — деиндивидуализация. У солдат и полицейских снижается ощущение собственной уникальности, отличия себя от других людей. Это закономерно ведет к большей личной жестокости и к большей готовности выполнять жес­токие приказы.

Коллективное неструктурированное насилие

Если коллективное структурированное насилие призвано поддерживать стабильность государствен­ных институтов, то коллективное неструктурированное насилие, наоборот, направлено против них. При­мерами неструктурированного коллективного насилия могут быть восстания, бунты и тому подобные массовые действия. Если солдаты или полицей­ские представляют государство и в той или иной степени идентифицируются с ним, то для участников бунтов или восстаний характерна идентификация не с государством, а с народом или с какой-то частью народа. Чувство индивидуальной ответственности у участников актов коллективного неструктурирован­ного насилия значительно выше, чем у тех, кто во­влечен в насилие структурированное. Поэтому боль­шую роль для них играет идеология.

Акты коллективного неструктурированного наси­лия лежат в основе многих политических систем, воз­никших в ходе революций и народных восстаний или других массовых неструктурированных насильствен­ных действий. Однако спонтанными и хаотичными массовые выступления бывают лишь в самом начале движения.

Процесс структуризации затрагивает все стороны социальной практики — институты общества и государ­ства, их функции и взаимоотношения. Процесс струк­туризации институтов насилия, отделяя солдат и работ­ников органов правопорядка от остальной массы народа, подрывает это ощущение легитимности и порождает серьезные проблемы в отношениях между народом и новой властью. Осознавая это, многие режимы стре­мятся каким-то образом сгладить процесс структури­зации институтов насилия. Например, лидеры сохра­няют форму или стиль одежды времен революции, т. е. того периода, когда они были представителями не го­сударства, а всего народа.

Структуризация обычно направлена вовнутрь, т. е. она начинается с обеспечения внутренней безопасно­сти, и целью ее является достижение внутреннего единства. Сначала структуризируются службы безо­пасности, направленные против внутренних врагов, а уже после этого структуризируется армия, которая направлена на отражение внешней агрессии. В прин­ципе, возможно и обратное движение: от институтов структурированного коллективного насилия к инсти­тутам неструктурированного насилия. Собственно, деструктуризация происходит всегда после гибели режима или временного отступления режима. Остатки институтов политического насилия пытаются продол­жать действовать, но уже в менее структурированном варианте.

Индивидуальное структурированное насилие

Примером структурированного индивидуального насилия могут служить феодальные отношения меж­ду вассалом и сюзереном. Эти отношения предпола­гают личную лояльность и право сюзерена на наси­лие по отношению к своему вассалу.

По всей вероятности механизмы структурирован­ного индивидуального насилия являются необходимой составляющей реализации коллективного структури­рованного насилия, т. е. личная лояльность, допустим, телохранителей по отношению к охраняемому ими лицу, по-видимому, является необходимой составляю­щей для того, чтобы создавались соответствующие социальные институты, например, армия. Не случай­но в любой армии мира считается особым подвигом, когда солдат жертвует жизнью, спасая командира. Фактически при этом он защищает не Родину в целом, а другого человека, но этот другой человек важнее, ценнее, чем он сам.

Участие в структурированном индивидуальном насилии, так же, как и участие в коллективном струк­турированном насилии, позволяет не чувствовать от­ветственности за последствия своих действий, отде­лять себя от той роли, которую ты в данный момент исполняешь.

Общество, регулируя структурированное инди­видуальное насилие, максимально четко определяет, что, по отношению к кому и в каких условиях возмож­но, а что — нет. Архаические общества открыто при­знавали разные права и разную ценность людей. Это фиксировалось как право первой ночи, как разные наказания за одни и те же насильственные действия в зависимости от того, кто является субъектом и объ­ектом насилия и т. д. Например, убийство князя, если оно совершено другим князем, наказывалось иначе, чем убийство князя смердом.

В современных обществах, декларирующих пол­ное равенство людей и равную ценность любой чело­веческой жизни, тем не менее существуют разные права на индивидуальное насилие, и эти права под­робно регламентированы. Работникам службы охра­ны порядка позволено использовать насилие по отно­шению к преступникам. Сопротивление полиции и нанесение вреда полицейскому, находящемуся при исполнении служебных обязанностей, является более серьезным преступлением, чем, например, насилие по отношению к этому же полицейскому, но когда он не в форме, или к другому гражданину, не имеющему отношения к полиции.

Индивидуальное неструктурированное насилие

Неструктурированное индивидуальное насилие охватывает очень широкий круг явлений — от быто­вого хулиганства до издевательства начальника над подчиненным. Оно существует и в виде спонтанных актов, таких, как пьяная драка, и в виде продуманных преступных действий, например, разбойных нападе­ний, и, наконец, в виде сверхнормативной жестокости в рамках актов структурированного насилия, коллек­тивного или индивидуального. Примером могут слу­жить жестокость сержанта по отношению к солдату или издевательства солдат оккупационной армии над мирными жителями.

Хотя акты индивидуального неструктурированного насилия не имеют, как правило, никаких идеологических оправданий и в той или иной степени осуждаются обществом, участие в них совсем не обязательно поро­ждает чувство вины. Во-первых, человек может атри­бутировать всю ответственность за свое поведение внешним условиям, например, обществу. Так, в письмах преступников, отбывающих наказание за тяжкие пре­ступления против личности, практически никогда не присутствует ощущение вины и индивидуальной от­ветственности. В том, что они совершили, виновато несправедливое общество, которое поставило их в столь ужасные условия, что они вынуждены были пойти на преступления.

Во-вторых, он может создавать для себя свой собственный моральный кодекс, считая, что ему в силу определенных обстоятельств — выдающихся заслуг, необыкновенных способностей или особого предна­значения — позволено то, что не позволено никому другому.

Индивидуальное неструктурированное насилие является наиболее личностно детерминированным из всех рассмотренных нами видов насилия. Жестокость субъекта, это не только отрицание, но и соглашение.

Подлинная свобода возникает только тогда, когда имеет аит место договор, найден общий язык, принято совместное решение, учитывающее интересы каждого. Инди­видуальная свобода возможна только в условиях де­мократии и добровольного подчинения закону. Однако существуют опасности демократии — взгляд, соглас­но которому предоставляемая демократией свобода действий, мысли и слова требует от человека осозна­ния большей ответственности, инициативы и умения согласовывать свои поступки с интересами общества в целом.

С учетом всего этого можно дать психологиче­скую характеристику политического насилия.

Политическое насилие можно определить как физическое принуждение, применяемое как сред­ство навязывания воли субъекта политики с целью овладения властью, прежде всего государственной, ее использования и защиты. Актами политического насилия являются конкретные насильственные действия: убийства, террор, принудительное задер­жание, пытки, присвоение собственности и т. д.

Наличие у физического принуждения существен­ных особенностей позволяет рассматривать полити­ческое насилие как самостоятельное понятие, имею­щее специфический объем и содержание, отличные и от принуждения в целом, и от других его разновид­ностей.

Четкое определение границ понятия «политическое насилие» имеет большое теоретическое и практическое значение. Оно способствует глубокому проникновению в сущность насилия, выявление его психологических механизмов и затрудняет пропагандистские манипуля­ции термином «политическое насилие».

Для уточнения предмета исследования, ясного понимания сущности политического насилия, необхо­димо систематизировать его разновидности. В работах зарубежных и отечественных исследователей рассмат­риваются различные варианты типологии: по сфере действия (внутригосударственное и межгосударствен­ное насилие); по отношению субъектов насилия к го­сударственной власти (государственное и негосудар­ственное); по степени организованности (стихийное и организованное); по количеству участников (инди­видуальное, коллективное и массовое); по источнику инициативы (оборонительное, ответное и наступатель­ное, агрессивное); по количеству жертв (высокоин-тенсивное, имеющее среднюю или низкую интенсивность); по социальной характеристике субъекта поли­тического насилия (социально-классовое, этническое, религиозное); по направленности и глубине социально-политических последствий насилия (реформистское, радикальное, реакционное и консервативное); по спо­собам воздействия на объект (демонстративное и ин­струментальное насилие); по средствам (вооруженное и невооруженное насилие).

Кроме того, можно выделить следующие формы политического насилия (сложные проявления наси­лия, которые отличаются друг от друга совокупно­стью перечисленных признаков видового деления): бунт (неорганизованные локальные волнения, имею­щие коллективный характер); столкновение полити­ческих группировок (локальные коллективные стычки политических оппонентов, не направленные против властей); восстание (массовое вооруженное высту­пление с целью осуществления изменений во власт­ных отношениях); гражданская война (крупномасштаб­ное вооруженное противоборство за государственную власть между общественными группами в рамках одного государства); партизанская война (вооружен­ная борьба против правительства, которую ведут, применяя особую тактику, отряды оппозиционеров, имеющие постоянные места дислокации на неболь­шой труднодоступной части территории страны); переворот (захват власти относительно небольшой группой заговорщиков); терроризм (систематическое применение ничем не ограниченного политическо­го насилия, имеющего целью достижение определен­ных результатов путем устрашения политических противников); репрессии (насильственные действия органов государства, направленные на достижение политической стабильности, но не связанные с гра­жданской войной и запугиванием политических оппонентов).

Используя системный подход к исследованию причин политического насилия, можно объединить их в три основные группы — структурные, непосред­ственно властных отношений и социокулътурные причины. Они являются источниками насилия в со­вокупности, дополняя и усиливая друг друга. Чем полнее и существеннее они представлены в социаль­но-политической и духовной жизни общества, тем вероятнее возникновение насильственных действий в той или иной форме.

В данном контексте целесообразно выявить основ­ные признаки этих источников политического наси­лия. Структурные процессы любого общества носят иерархический характер, предполагают определенную стратификационную шкалу. Каждая социальная груп­па занимает определенное место в системе стратифи­кации в соответствии с объемом социальных благ, которыми она располагает. От общего объема соци­альных благ группы или индивида зависит их сово­купный статус в социальной структуре общества.

Неравное положение групп и индивидов в системе стратификации является важнейшим потенциальным источником острых социальных конфликтов, включая насильственные. Каждая группа стремится повысить свой статус, расширить объем социальных благ, кото­рым она располагает. Это может вызвать столкнове­ния с другими группами, которые также претендуют на эти ресурсы. Социальное неравенство индивидов и групп порождает экстремистские формы политиче­ского поведения, в том числе политическое насилие.

Нарушение равновесия стратификационной сис­темы может быть вызвано двумя основными процес­сами: резким ухудшением социального статуса опре­деленных групп общества или прерванной социальной мобильностью. Оба эти процесса, часто совпадают исторически и связаны с какими-то радикальными изменениями в обществе (модернизацией, научно-тех­нической или социальной революциями и т. д.).

Разрыв между ожиданиями и реальными дости­жениями вызывает ощущение неудовлетворенности при невозможности достигнуть значимой цели, кото­рое в конечном итоге может вылиться в насилие и даже агрессию, в том числе в сфере политических отноше­ний. Блокирование восходящей социальной мобильно­сти порождает чаще всего политические действия, нацеленные на обновленческие изменения социаль­ной системы. Это объясняется тем, что социальные ориентации восходящих групп направлены в будущее, на дальнейшее улучшение социального статуса. Диф­ференциация общества по административным, этно-национальным и другим признакам также создает основу для политического насилия.

Наряду со структурными причинами политическо­го насилия значительное влияние имеют характери­стики непосредственно политических отношений. Они проявляются в характере политизации жизни общества, объеме политико-государственного контроля и регулирования его социально-экономической и куль­турной областями; в типе политического господства или степени монополизации государственной власти; в форме и мерах институализации политических отно­шений и участия субъектов политики в жизни обще­ства; прочности суверенитета и способности государ­ственной власти.

Рассматривая автократическую и демократическую формы властных отношений с точки зрения перечис­ленных параметров, можно сделать выводы о том, как они влияют на масштабы и интенсивность насилия. Для автократической формы властных отношений характер­но широкое применение насилия во взаимодействиях субъектов и объектов политики. Это объясняется высо­кой степенью монополизации государственной власти правящей элитой, что вызывает недовольство и сопро­тивление групп общества, отстраненных от процесса властвования. Поскольку эти группы не имеют возмож­ности использовать легальные формы политического участия для достижения своих целей, их политическая активность неизбежно приобретает экстремистский характер. Наконец, слабая институционализация, упо­рядоченность политического процесса способствует об­ращению к крайним методам борьбы за государствен­ную власть, особенно в период смены властителя или ослабления суверенитета государства. Причем для та­кой разновидности автократической формы властных отношений, как тоталитаризм, более характерно го­сударственное насилие, так как она отличается ги­пертрофированной политизацией всех сфер жизни об­щества, чрезмерным расширением политического пространства. Вера в безграничные возможности по­литических средств регулирования социальных отно­шений, присущая тоталитарным элитам, приводит к вы­теснению механизма общественной саморегуляции и абсолютному доминированию рычагов «сознательно­го» управления.

В этих условиях насилие неизбежно выступает в качестве одного из основных средств, с помощью которых государство направляет социальное пове­дение индивидов и групп. Кроме того, в условиях то­талитаризма субъекты власти руководствуются в своих действиях революционными задачами, идеей тотального переустройства общества. Поскольку лю­бая социальная ломка имеет болезненный характер, вызывает сопротивление, властвующие прибегают к широкомасштабному принуждению, включая физиче­ское. Не удивительно, что по масштабам государст­венного насилия тоталитарные системы превосходят все остальные.

Авторитарная разновидность автократизма не от­личается такой высокой степенью политизации обще­ства, как при тоталитаризме. Личность и общество сохраняют определенную автономию в неполитических сферах. Поэтому при меньшем, чем в условиях тота­литарной системы государственном насилии, автори­таризм отличается большими возможностями для оп­позиционного насилия.

В условиях демократии значительно сокращается основа для насильственных средств осуществления власти и овладения ею. Однако демократия отнюдь не имеет иммунитета против политического насилия, и в политической жизни демократических государств оно не исключено. Боевые действия в Чеченском регионе России, участие в военно-политических акциях в Тад­жикистане, Югославии, в странах Африки на протя­жении последних лет свидетельствуют о том, что де­мократизирующееся общество не только унаследует предшествующие отношения, но при активных усили­ях деструктивных антидемократических сил не спо­собно избежать насилия, в том числе с применением вооруженных сил в решении внутренних и внешних вопросов.

Это объясняется, во-первых, тем, что любая фор­ма властных отношений предполагает асимметрич­ность, неравенство. Поэтому даже в условиях демо­кратии объекты власти испытывают определенную отчужденность от властвующих, исходящую из разли­чия их интересов. Во-вторых, бюрократизация систе­мы управления, характерная для современных разви­тых государств, усиливает у рядовых граждан чувство безвластия, неверия в то, что можно защитить свои интересы легальным путем. В-третьих, инерционность политических институтов, включая демократические, не всегда позволяет им вовремя адаптироваться к требованиям новых социально мобилизованных групп, что вынуждает последние обращаться к экстремист­ским средствам решения своих проблем. В-четвертых, политическая система и ее силовые структуры оказы­ваются недостаточно подготовленными и способными отстаивать приоритеты демократии в жесткой борьбе с единым криминало-амбициозным фронтом прослой­ки имущих, стремящихся к полной политико-экономи­ческой и социальной монополии в обществе или дости­жению скоординированных антидемократических целей в международном сообществе.

Одна из причин политического насилия заклю­чается в социокультурной сфере. Между форми­рующейся ценностно-нормативной системой демо­кратизирующегося общества и активизацией экст­ремистских форм политического противодействия прослеживаются связи, которые определяют возмож­ность проявления политического насилия. Господ­ствующая в обществе политическая культура призвана обеспечить легитимность существующей государст­венной власти. Успешное выполнение этой задачи снижает вероятность острых конфликтов в общест­ве, включающих использование насилия. Наоборот, крушение системы ценностно-нормативных оправда­ний политического и социального строя является ис­точником политического насилия. Если этот процесс не способствует оздоровлению общества, то значи­тельная часть граждан утрачивает веру в законность политического режима, убеждение в том, что необ­ходимо подчиняться приказам и распоряжениям властвующих. Формируются оппозиционные контр­культуры, восполняющие духовный дефицит актив­но отчужденных от политической системы индиви­дов и групп.

Источником насилия являются ценностные сис­темы тех контркультур, которые носят радикальный характер. Большую роль в них играет идеология, кото­рая является мощным фактором мотивации политиче­ского поведения. Радикальные идеологии формируют установку на использование экстремистских форм политического участия. Они ориентируют на фунда­ментальный разрыв с традиционными социальными и политическими ценностями, нетерпимость к поли­тическим оппонентам, упрощают действительность до уровня дихотомного деления по принципу «свои — чужие».

Широкое применение насилия может быть обуслов­лено не только кризисом ценностно-нормативной сис­темы, но и особенностями того типа политической культуры, который господствует в обществе. Нормы тоталитарно-авторитарной политической культуры способствуют распространению насилия в политической жизни. Регионально-этнические варианты поли­тических культур также могут рассматривать насилие как допустимый образец поведения, санкционируемый нравами и традиционной моралью.

Все отмеченные характеристики и источники по­литического насилия раскрывают его принципиаль­ные политолого-психологические признаки проявления политической активности в обществе. Если обратить­ся к непосредственно психологическим характеристи­кам политического насилия, то необходимо раскрыть механизм проявления отмеченных причин, обусловли­вая необходимость использовать субъектами полити­ки в своей деятельности насилие. Его проявление состоит в следующем. Социальные сдвиги, нарушаю­щие равновесие стратификационной системы, вызы­вают недовольство и сопротивление определенных групп, которые в рамках данной формы властных от­ношений не могут найти иных способов выражения и защиты своих интересов, кроме насильственных Этому способствует кризис ценностно-нормативной системы, а также особенности господствующей политической культуры, традиционной морали. Этот механизм оп­ределяет особенности осуществления политического насилия в обществе и в межгосударственных отноше­ниях. Политической насилие при этом выступает сред­ством достижения политической цели.

Политическое насилие — многогранный феномен и потому требует системного подхода в его анализе и управлении им. Важнейшей особенностью политиче­ского насилия как средства в политике является вы­сокая степень риска, связанная с его применением. Политическая деятельность, связанная с насилием, отличается высокой эмоциональной напряженностью, насыщенностью. С одной стороны, субъекты насилия часто руководствуются эмоциями и чувствами, дошед­шими до бурной степени проявления: гнев, ярость, ненависть, отчаяние. С другой стороны, последствия насилия вызывают соответствующую эмоциональную реакцию объектов насилия. Унижение достоинства, боль, горе порождают не только страх, но и ненависть, чувство мести.

Даже рациональное решение, предполагающее применение физического принуждения, в процессе реализации может быть подвергнуто эмоциональной эрозии, ознаменоваться неожиданными поворотами. В ходе самих насильственных действий, в горячке конфронтации трудно сохранить самообладание, кон­тролировать свои эмоции.

Объект политического насилия подчиняется вла­стной воле только в том случае, если уверен, что опас­ность применения к нему средств принуждения носит реальный характер. Поэтому угроза насилия должна периодически сопровождаться его применением.

Военно-политические аспекты насилия мешают его избирательному использованию. Эффект применения любого оружия, особенно высокой разрушительной силы, непредсказуем. При этом часто страдают люди, которые первоначально не были объектом насилия. В современных условиях они составляют до 90% жертв конфликтов. В частности, разрушение полумиллион­ного города Грозный в Чечне, около 100 православных храмов в Югославии и другие следствия военно-по­литического насилия оставили в сознании и психике всех участников этих военно-политических конфлик­тов очень существенный след. Это указывает на то, что насилие как политическое средство отличается конфронтационностью. Оно является выражением безразличия субъекта к интересам объекта, тех, про­тив кого направлено физическое принуждение. Наси­лие — это наиболее откровенное, видимое средство политического и социального господства. В отличие от скрытых, более мягких способов властвования, оно прямо и грубо ограничивает свободу, реализацию прав путем физического воздействия. Следовательно, эмо­циональная реакция на унижающее воздействие на­силия в отношении его объекта не улучшает, а ухуд­шает взаимоотношения участников политики. Насилие создает помехи в коммуникации между субъектом и объектом власти. Оно подрывает их доверие друг к другу, разрушает устойчивые ожидания по поводу действий субъектов политики.

Насилие как средство в политике отличается так­же тем, что оно способствует распространению в об­ществе автократических тенденций. Государства и их внутренние административные образования, участвую­щие в политических условиях, стремятся к ужесточе­нию своих политических режимов. Прежде всего, насилие автократично потому, что обладает инерци­онностью, способностью превращаться в традицию политической жизни. Там, где насилие доказало свою действенность, возникает соблазн использовать его и в дальнейшем, для других целей.

Применение насилия делает необходимым форми­рование разветвленного репрессивного аппарата, который претендует на особый статус и политическое влияние. Насилие представляет опасность для демо­кратических институтов еще и потому, что в конечном итоге требует перестройки всей социальной, экономи­ческой, политической системы, ее милитаризации, усиливает централизацию власти, ее директивный характер.

Эффективность политического насилия может быть охарактеризована как способность достигать цели субъектов политики, которые его применяют. Крите­рием эффективности выступает мера соответствия достигнутых результатов поставленным целям по за­воеванию, удержанию и защите политической власти. Чтобы детально оценить эффективность политическо­го насилия, используя генеральный критерий, целе­сообразно включить в него частные критерии и соот­ветствующие им показатели. С их помощью можно проанализировать политические возможности и дей­ствия по осуществлению определенных функций по­литического насилия.

Функции насилия состоят в достижении основных целей субъектов политики — овладения, использования и защиты власти, прежде всего государственной. В роли средства реализации этих функций используются воз­можности насилия в виде военно-политического, соци­ально-психологического, организационного, экономи­ческого или иного воздействия. Поэтому возможен подход в оценке эффективности политического наси­лия прежде всего с учетом результатов оценивания эффективности средств достижения политической цели.

Политическое насилие не укрепляет доверия сто­рон властных отношений, поэтому можно усомниться в прочности власти, опирающейся на «голое» физиче­ское принуждение. Вместе с тем современные дости­жения в области средств массовой коммуникации, технической оснащенности насилия, технологии соци­ального контроля повышают потенциал политическо­го насилия. Систематическое, грубое, крайнее наси­лие способно создать такую атмосферу всеобщего страха, которая парализует волю к сопротивлению, порождает трансформацию сознания. В экстремаль­ных ситуациях у объекта власти может сформироваться внутренняя привычка к подчинению репрессивной власти. Таким образом, режим, опирающийся преимущественно на насилие, может просуществовать дос­таточно долго. Однако социальной ценой стабильно­сти такого режима может быть общая деградация социального и политического строя.

Эффективность политического насилия при выпол­нении субъектами политики функций удержания и защиты политической власти имеет как общие, так и особенные и единичные отличительные характеристики в сравнении с теми, которые присущи для функции завоевания политической власти, другими средствами. Для современного общества, в котором требуются та­кие качества личности, как самостоятельность, инициа­тивность, творчество, насильственное регулирование социальных отношений малопригодно.

Насилие в целом можно оценить как политическое средство низкой эффективности, поскольку при невы­сокой степени достижения поставленных задач (из-за непредсказуемости насилия) оно связано с большими социальными издержками. Насилие более эффектив­но при решении разрушительных задач тактического характера, чем при достижении долгосрочных сози­дательных целей.

Несмотря на низкую эффективность, политическое насилие может приносить ожидаемые результаты в определенных конкретно-исторических ситуациях. Условиями эффективности насилия являются доста­точность ресурсов; легитимность; владение искусст­вом применения насилия (гибкое сочетание насилия с другими властными средствами, учет социальных условий деятельности политических субъектов, логич­ность и последовательность в использовании физиче­ского принуждения, соблюдение меры насилия); на­личие благоприятных внешнеполитических факторов; политико-правовая, социально-экономическая, нрав­ственная и психологическая целесообразность, оправ­данность. Критерием оправданности политического насилия может быть его соответствие прогрессивным потребностям, ценностям и нравственным установкам общества. Нравственная оценка политических дейст­вий, связанных с насилием, в значительной мере влияет не только на их ход, но и на перспективы политиче­ских процессов. С другой стороны, защита или утвер­ждение определенных моральных ценностей невоз­можны, если политические насильственные действия неэффективны.

Психологические признаки диктатуры как формы политического насилия

Большая часть известных человечеству режимов были диктаторскими. Конечно, крайне редко это была полновластная диктатура одного человека. Чаще все­го, даже в условиях формально ничем не ограничен­ной власти тирана, существует правящая олигархия, с интересами которой он должен считаться. Однако возможность для сколько-нибудь широкого слоя управ­ляемых влиять на управляющих, а тем более — выби­рать их, до самого недавнего времени встречалась крайне редко.

Но и в двадцатом веке, когда идеи демократического устройства получили широкое распространение, вошли в конституции многих государств и в основополагающие международные документы, дик-татуры продолжают существовать. Более того, во многих странах диктатуры, пусть и на не очень продолжительные сроки, сменяют демократию. Диктатор всегда приходит как избавитель, как защитник простого человека от врагов и от хаоса. Но ни одной диктатуре не удалось выполнить свои обе­щания — обеспечить людям высокий уровень жизни, стабильность и безопасность.

Успехи всегда оказывались сугубо временными, а расплата, если у диктаторов не хватало разума и от­ветственности вовремя уступить, — страшной. Гитлер построил дороги и дал немцам работу, но кончилось это военным поражением и разделом страны. Порту­галия после пятидесятилетнего правления профаши­стского режима оказалась самой бедной страной За­падной Европы. В Эфиопии, Ираке, на Филиппинах диктатуры приносили нищету и кровь. Такое насилие можно характеризовать как геноцид. Геноцид — осо­бый вид политического насилия, которое характери­зуется массовыми убийствами, большой степенью вовлеченности в акты насилия не только властной элиты и сотрудников карательных органов, но и прак­тически всего населения.

Диктатуры бывают разными. Некоторые из них ограничивают политические права граждан, не вме­шиваясь в экономику или религию. Кому-то из дикта­торов удается править если и не бескровно, то, по крайней мере, без массовых репрессий. Но есть дик­татуры тоталитарные. Психологическая база подобных диктатур представляет наибольший интерес.

Тоталитарная диктатура — диктатура, стремя­щаяся к полному контролю за всеми сторонами жиз­ни человека и общества, приносящая в жертву своим целям жизни, не останавливающаяся ни перед каки­ми преступлениями.

Эмоциональная поддержка диктатуры

Стабильной может быть только та власть, кото­рая устраивает людей, которая что-то им дает, или про которую они думают, что она им что-то дает. Это «что-то» может быть материальным — например, вы­сокий жизненный уровень, это может быть ощуще­ние защищенности или вера в справедливость со­циального устройства. Это может быть радость от принадлежности чему-то светлому, могущественно­му и прекрасному.

Идеальных обществ не существует. Однако заме­чание Черчилля о том, что демократия, хоть и ужасна, является лучшей из всех возможных форм правления, по-видимому, разделяется большинством наших совре­менников. По крайней мере, даже критически относя­щиеся к своим правительствам англичане или амери­канцы очень редко предлагают установить вместо существующей и разочаровавшей их системы другую, основанную на принципах, апробированных в комму­нистическом Китае или в Германии времен нацизма. Стабильность демократических государств имеет не только экономическую или историческую, но и психо­логическую природу: люди, несмотря на высокий уро­вень критицизма, согласны с существованием этой системы, согласны с тем, что при всех своих недос­татках она выражает и защищает их материальные и духовные интересы лучше, чем могла бы выражать система, построенная на других началах.

По-видимому, такое же, если не большее, доверие к государству существует и в рамках диктатуры. Ли­деры диктаторских режимов прекрасно понимают, насколько важно, чтобы граждане верили, что госу­дарство выражает именно их интересы. А поскольку на самом деле хотя бы в силу отсутствия эффектив­ных обратных связей и неизбежно более высокой, чем в демократических странах, коррупции, диктаторская власть не выражает интересы людей, для поддержа­ния ощущения единства власти и народа необходимо содержать огромный и дорогостоящий идеологичес­кий аппарат. Задача этого аппарата — внедрять в сознание людей иллюзорную, искаженную картину мира, в которой государство и люди составляют еди­ное целое, и потому даже сам вопрос о возможности поиска другой, более эффективной системы правле­ния, свидетельствует о злонамеренности или неадек­ватности того, кто этот вопрос задает.

Чем более жесткой и экономически неэффектив­ной является диктатура, тем больше сил и средств тратится на регулярное и обязательное промывание мозгов, которое начинается с детского сада, а закан­чивается лишь после смерти или после ареста. Уро­вень пропагандистского давления в диктаторских стра­нах столь высок, что, вопреки очевидности, многие люди считают государство своим, пекшимся об их интересах и защищавшим их от врагов и опасностей. Успеху пропаганды способствуют и прямая ложь об ужасах жизни в демократических странах, и сусаль­ные рассказы о скромности и тяжелой работе вождей. Посмотреть своими глазами на мир за пределами священных рубежей или на жизнь внутри заборов охраняемых государственных резиденций для поддан­ного диктаторской системы одинаково невозможно. Контроль за информацией и передвижениями являет­ся необходимым условием выживания диктатуры.

Цель пропагандистского воздействия — согласие, достижение легитимности диктатуры. Однако только согласия подданных для диктаторского режима недос­таточно. Согласие — когнитивная конструкция. Для его достижения или для преодоления несогласия нужно обращаться к разуму человека, приводить аргументы и контраргументы, рассматривать доводы реальных или воображаемых оппонентов. Даже если пропаганда ос­нована на лжи, она стремится принимать рациональ­ные формы, создавая иногда даже целые научные дисциплины, единственная цель которых — подтвер­дить нужную властям картину мира. Но поскольку диктатура по сути своей не просто безразлична к че­ловеку, но глубоко ему враждебна, то такой рациональ­ный или псевдорациональный анализ рано или позд­но может привести к пониманию реальности, а значит, и к разочарованию в базовых постулатах режима и крайне нежелательным для него выводам.

Поэтому стабильность диктаторского режима подкрепляется еще одним психологическим механизмом, не обязательным для демократий — эмоциональ­ным. Само государство и те, кто его персонифицируют, становятся объектами чувства любви. Интересно, что если слово «любовь» практически чуждо политическо­му словарю демократических стран, то в условиях диктатуры оно одно из самых распространенных. На­пример, в СССР «любимой и родной» была не только Родина, но и вожди, в том числе и местные, правитель­ство, любой государственный институт, например, ар­мия или школа и, разумеется, партия как ум, честь и совесть. По отношении к своему отечеству подобные эпитеты используются во многих странах.

Диктатура нуждается в значительно большей пси­хологической поддержке граждан, чем демократия. Президента демократической страны могут не любить, могут смеяться над ним, но система будет оставаться стабильной и эффективной. Рациональные механизмы, заложенные в ее основу, не требуют сильного аффек­тивного подкрепления. Понимание того, что режим стоит не только на страхе перед террором и уж никак не на уважении граждан к законности и правопорядку, а на иррациональных аффектах, во многом определяет внутреннюю политику диктаторских режимов. Любое государство стремится в известных пределах контро­лировать поведение граждан. Номенклатура обязатель­ных чувств выходит далеко за рамки безграничной любви к государству и ненависти к врагам. Кроме обя­зательных политических предпочтений, диктатуры пред­писывают человеку, какая музыка должна ему нравить­ся, какие литературные произведения должны вызывать восхищение, а какие — справедливый гнев. В наибо­лее жестких диктатурах контроль за чувствами являет­ся чуть ли не основным делом органов безопасности.

Крайне негативное отношение к любви и к сек­су, характерное для всех почти диктаторских режи­мов, тоже связано с попыткой тотального контроля за чувствами. Любовь между мужчиной и женщиной или родительская любовь, предполагающие, что ин­тересы любимого человека в какой-то момент могут быть поставлены выше всего остального — чувство, враждебное диктаторскому государству. Что же ка­сается секса, то диктаторская власть никак не может легитимизировать его. Идеальный человек, прослав­ляемый официальным искусством диктатуры, сексу­альных устремлений не имеет, как, впрочем, не име­ет и пола как такового.

Диктаторское государство, основанное на лжи и насилии, стабильно и могущественно потому, что люди его искренне поддерживают. Этот вывод крайне не­приятен для тех, кто в разных странах, переживших диктатуру, хотел бы снять со своего народа ответст­венность за все происходившее, представив годы диктатуры как непрерывный акт насилия. Но, если люди — лишь невинные жертвы, если у них не было сил сопротивляться, это значит, что они не смогут предотвратить и будущие катастрофы и вообще не способны отвечать за собственную судьбу. Вряд ли эта позиция конструктивна. Более целесообразным представляется не отрицать факта эмоциональной поддержки диктаторской власти, а попытаться понять причины и механизм этой поддержки.

Конечно, диктаторская власть не может рассчи­тывать только на любовь подданных. Надо, чтобы люди не только любили, но и боялись. Поэтому репрессив­ный аппарат диктатуры никогда не простаивает, вы­являя не столько тех, кто против режима, — они все уже давно обезврежены, — сколько тех, кто мог бы быть против. Одновременно осуществляется широкомас­штабный подкуп тех, кто служил власти. Это не так трудно сделать даже в абсолютно нищей стране, лишь бы государство имело монополию на распределение всего и вся. Людям ведь не так важно жить хорошо, как жить лучше других.

Идея специфического социально-психологическо­го типа, который соответствует политическому режиму диктатуры, нашла воплощение в концепциях как про­тивников диктатуры, так и ее сторонников. Примером концепции противников диктатуры может быть модель авторитарной личности Теодора Адорно. Положитель­ное отношение к диктатуре содержится в идеологии «человека власти» Э. Шпрангера, «солдаткости» А. Боймлера, «рабочего» Э. Юнгера, «нордического человека» А. Розенберга.

Стремление создать образ приемлемого для ре­жима человека немало говорит о менталитете дикта­торов. Но желание это имеет и практический смысл. Всякая власть опирается не только на тех, кто заин­тересован в ее существовании по прагматическим соображениям, но и на определенный тип личности, на людей, которым именно такая система власти нравится, отвечает их психологическим характеристи­кам. Причем не так важно, много ли в обществе таких людей. Важно, чтобы именно они имели максималь­ный доступ к руководящим и влиятельным позициям в армии, системе образования, средствах массовой информации.

Диктатуре необходим особый человек. Но нет ну­жды создавать его специально. Он всегда существо­вал и существует в любой стране, хотя никогда и нигде не был в большинстве. Это человек, которому нравит­ся тоталитарная власть, который благоговеет перед ней и готов служить этому порядку, даже и не имея от него выгод лично для себя. Описанные Адорно авторитар­ные личности поддерживают любую сильную власть, вне зависимости от того, какие лозунги она пишет на своих знаменах. Диктатура находит таких людей, опи­рается на них, открывает им «зеленую улицу». Со временем именно такие люди начинают определять лицо общества. В результате складывается впечатле­ние, что это активное в силу исторических обстоя­тельств меньшинство репрезентирует все население страны.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[an error occurred while processing this directive]