|
Сегодня |
||
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК |
||
Предыдущий | Оглавление | Следующий
С совершенно иными началами, нежели Данте, выступил
вскоре после него, по поводу распри императора Людовика Баварского с папой
Иоанном XXII, другой
итальянец, медик и богослов Марсилий Падуанский. Притязаниям пап Марсилий
противопоставил не мечтательные теории всемирной монархии, а демократическую
свободу, отрицая у церкви всякую принудительную власть. То учение, которое в XIII веке таилось у еретиков,
отвергавших весь иерархический порядок церкви, теперь выступает явно и
переносится в самые недра католицизма. Сочинение Марсилия носит заглавие: Защитник
Мира (Defensor Pacis).
Оно вышло в 1324 году[1].
Марсилий начинает с того, что во всяком государстве наиболее
желательное есть спокойствие (tranquülitas),
наиболее
Чичерин Б. H. Политические мыслители древнего
и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 92
же вредное – раздор. Аристотель, говорит он, описал многие
причины раздора; но после него явилась одна, самая опасная, именно: ложное
понятие о духовной власти. Она лишает мира европейские государства, и особенно
Италию.
Что есть спокойствие? Подобно тому, как в теле животного
здоровье есть хорошее состояние членов, когда все отправления их происходят в
порядке, так в государстве спокойствие есть хорошее расположение частей, так
что каждая может совершать свое дело сообразно с разумом и со своим
назначением. Поэтому, чтобы решить, каким образом можно достигнуть спокойствия
в государстве, надо прежде всего знать, что такое государство и каковы его
части.
Марсилий описывает происхождение государств из отдельных
домохозяйств, в том виде, как оно изложено у Аристотеля. Он целиком заимствует
у Аристотеля и само определение политического союза, истекающее из высшего,
управляющего им начала. Конечная цель государства – хорошо жить. Это цель, к
которой стремятся и люди, и животные. Но у человека она двоякая: временная и
вечная. Вторая не может быть известна философам и открывается только религией.
Первая же есть настоящая цель государства, которое устраивается для человеческих
нужд. А так как этих нужд много, то необходимо разделение занятий и должностей.
Из них и образуются различные части государства, которые имеют каждая свою цель
или свое назначение.
Марсилий признает шесть таких частей: земледелие, ремесла,
торговлю, военное дело, священство и суд. Последние три части главные или
почетные (honorabilitas); первые
же три называются частями государства в обширном смысле и составляют простой
народ (multitude vulgaris).
Цель их – сохранение и умерение действий тела. Те должности, напротив, имеют
высшее назначение. Для умерения действий воли учреждена власть судебная или
согласующая (conciliative),
которая есть главная. Ее назначение – устанавливать праведное и полезное
обществу. Но так как для этого необходима принудительная сила, то с этой целью
устроена должность военная. Наконец, для служения Богу учреждено священство.
Язычники не имели о нем настоящего понятия; оно дано только Откровением. Цель
священства – умерение человеческих действий в виду наилучшего устройства
человеческого рода для будущей жизни. Человек пал, но Бог,
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 93
по своему милосердию, определил его спасти; Он послал своего
сына, который своей смертью искупил человеческий род и дал ему закон Евангелия
для руководства к вечному спасению. С этой целью установлены священнослужители,
обучающие закону и сообщающие таинства. Итак, цель священства есть дисциплина и
поучение людей насчет того, во что по евангельскому закону нужно верить, и что
должно делать или опускать для получения вечного блаженства и для избежания
вечного страдания[2].
Такова конечная цель государства и его частей. Затем
Мар-силий перечисляет другие элементы, следуя при этом общему схоластическому
приему. Под влиянием философии Аристотеля, схоластики признавали во всякой вещи
причины четырех родов: причину материальную, формальную, движущую и конечную. В
них заключаются основные элементы всякого бытия. Обозначив конечную причину
государства, Марсилий переходит к другим началам. Материальную причину, или
материю, из которой образуется политическое тело, составляют люди, исполняющие
различные должности; формальная причина, то, что дает государству форму или
строение, лежит в законах, управляющих обществом; наконец, движущая, или
производящая причина есть обыкновенно человеческий законодатель и весьма редко
сам Бог. Это и есть настоящая верховная власть в государстве.
Марсилий, так же как в новое время Руссо, строго отличает
законодателя от главной, или первенствующей части государства, которую мы
называем правительством и которую он называет судом. Верховная власть, по его
учению, принадлежит собственно законодателю, который всегда один и тот же,
тогда как устройство главной части может быть различно. Этим отличаются друг от
друга образы правления. Марсилий в этом отношении целиком следует Аристотелю,
разделяя правильные образы правления на монархию, аристократию и политик),
неправильные на тиранию, олигархию и демократию.
Как же устанавливается эта главная часть, которая, в свою очередь,
устраивает остальные?
Иногда, хотя весьма редко, это совершается непосредственным
действием Божества, как было, например, у евреев; обык-
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 94
новенно же это делается через посредство человеческой воли,
хотя и здесь отдаленная причина – Бог, от которого исходит всякая власть.
Человеческим путем власть устанавливается или по доброй воле граждан, или
насильственно. Последнее ведет к тирании, первое уместно в правильных образах
правления. Поэтому выбор есть наилучший способ установления власти. Другое
отличие тиранического правления от правильного то, что в последнем власть
управляет по закону, а в первом по своему произволу. Следовательно, прежде
нежели говорить об установлении правителя, надо знать, что такое закон и кому
принадлежит право его издавать.
Слово «закон» имеет разнообразные значения. В приложении к
гражданским действиям оно означает: 1) суждение или учение о том, что
правомерно или неправомерно; 2) в точном или собственном смысле, предписание,
сопровождаемое принуждением, посредством награды или наказания. Заметим, что мы
здесь в первый раз встречаем точное различие между юридическим законом и
нравственным, различие, которое будет иметь приложение в дальнейшем развитии
учения Марсилия. Главная цель закона в собственном смысле, продолжает Марсилий,
– правда и общее благо; второстепенная цель – твердость и прочность власти; ибо
закон, удерживая власть от произвола, невежества и дурных страстей, тем самым
делает ее более прочной. Поэтому всякая власть должна управлять на основании
закона.
Кому же принадлежит право издавать законы, или кто настоящий
законодатель в человеческих обществах? Народ, отвечает Марсилий, то есть
совокупность граждан или большая их часть. Это можно доказать следующими
доводами: 1) законодательная власть должна принадлежатьтому, кто может дать
наилучшие законы; но таков именно народ, ибо законы издаются для общего блага,
а оно лучше усматривается всеми, нежели некоторыми. Никто сам себе зла не
желает; следовательно, все в совокупности будут искать общего блага, а не
частного. Напротив, один или немногие легко могут или ошибаться или иметь в
виду собственную пользу, а не общественную. 2) Законодателем должен быть тот,
чьи законы лучше всего исполняются. Но таков опять народ, ибо каждый здесь
повинуется не по принуждению, а добровольно законам, которые он сам на себя
налагает. Притом большинство имеет и наиболее силы, чтобы заставить непокорных
исполнять закон.
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 95
Против этого возражают: 1) что законодатель должен быть
свободен от дурных наклонностей и невежества, а большинство людей глупы и злы;
мудрые же и добродетельные всегда немногочисленны. 2) Слишком трудно, а часто и
невозможно согласить мнения многих, в особенности злых и безумных людей;
согласить немногих всегда легче. 3) Не следует делать посредством многих то,
что могут сделать немногие.
Все эти возражения легко опровергаются некоторыми аксиомами
и силлогизмами: 1) всякий человек желает себе жизни, имеющей во всем достаток,
а таковая дается государством; следовательно, большинство граждан желает
государства, а потому и всего нужного для благоустроенного государства, то есть
хороших законов. 2) Целое всегда больше части; следовательно, совокупность
граждан всегда способнее различить хорошее, нежели какая-либо часть, которая
сама содержится в целом. Принимая во внимание эти аксиомы, невозможно утверждать,
что большинство граждан злы и глупы, а потому имеют наклонность к дурному. Напротив,
каждый имеет естественное стремление к сохранению государства, находя в этом собственную
пользу, и если большинство не в состоянии придумать что-нибудь новое, как немногие
мудрые, то оно лучше может обсудить предлагаемое, ибо здесь каждый может заметить
упущенное. Что касается второго возражения, то из того, что легче согласить
немногих, не следует, что их мнение было лучше. Этим же опровергается и третье
возражение.
Нетрудно заметить, что доводы Марсилия Падуанского в пользу
демократии основаны на ложных умозаключениях. Из того, что каждый желает себе
пользы, не следует, что каждый хочет и пользы общественной. Связь между той и
другой слишком отдаленна. Предполагая даже подобное желание во всяком
гражданине, не следует, что каждый способен понимать, что требуется
общественным благом. На это нужны и умственное развитие, и знание дела, которые
даны не всем. И если Марсилий утверждает, что все в совокупности способнее
обсуждать общественные дела, нежели некоторые, ибо целое больше части, в нем
заключающейся, то это чистый софизм. Целое несомненно всегда больше части, но
оно не всегда лучше части. Напротив, хорошо устроенная часть теряет свое
качество, входя в состав дурно устроенного целого. Распущенное в количестве,
качество понижается. В общественных делах это поглощение
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 96
качества количеством усиливается еще тем, что общее решение
вытекает не из суммы всех голосов, а из воли большинства. Следовательно, мнение
лучшего меньшинства, избранных людей, теряет всякое значение, и управление
государством попадает в руки невежественной массы. Марсилий заимствовал свои
доводы из некоторых положений Аристотеля, который служил неисчерпаемым источником
для всякого рода доказательств и авторитетом для самых противоположных
направлений. Но великий мыслитель древности, говоря в пользу демократии, имел в
виду большинство людей, получивших высокое гражданское образование и вполне
посвящающих себя политической жизни; классы, занятые физическим трудом, исключались
из государства. Средневековый публицист взял одни общие положения, без той
почвы, из которой они вытекали, а потому его выводы получили совершенно иной
характер.
Решив, таким образом, кто должен быть законодателем в
государстве, Марсилий переходит к вопросу: кому принадлежит право устанавливать
правителя (partem principantem)?
Опять тому же законодателю, цо тем же причинам, по которым ему принадлежит
издание законов. Здесь, кроме того, присоединяется еще соображение особого
рода, а именно: кто устанавливает известную форму, тому принадлежит и
установление субъекта этой формы; следовательно, кто издает законы, тот должен
назначать и лицо, которому поручается приведение законов в действие, а это и
есть правитель. Отсюда ясно, что народу принадлежит право назначать правителя,
исправлять его и, наконец, сменять в случае нужды, в целях общего блага. Права
же правителя заключаются в том, что он должен судить, повелевать и исполнять
свои решения на основании закона. Он же устраивает остальные части государства,
определяя количество и качество нужных для этого людей. Таким образом, все
остальное устанавливается в отношении к этой главной части, как центру или
сердцу.
Что касается устройства самого правительства, то Марсилий
замечает, что исполнение законов лучше вверять одному или нескольким, нежели
всем, ибо для этого достаточно немногих, а все были бы напрасно отвлечены от
своих дел. Каково бы, впрочем, ни было устройство этой части, правитель всегда
должен быть единый, не по количеству лиц, а по должности, то есть необходимо,
чтобы решение было одно, хотя бы
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 97
правление принадлежало аристократии или политии. Действие
должно во всяком случае проистекать только из общего решения; иначе в
государстве будут раздоры и оно не будет составлять одного целого. Во всем этом
учении Марсилия Падуанского нельзя не заметить многочисленных точек
соприкосновения с Руссо.
Говоря об устройстве правительства, Марсилий разбирает и
вопрос: что полезнее – установление монархии наследственной или избирательной?
Из подробного изложения доказательств обеих сторон видно, как этот вопрос
занимал умы того времени.
В пользу наследственной монархии говорят следующие доводы:
1) наследственный монарх более заботится о государстве, как о своем достоянии.
2) Привыкший к власти не превозносится, а потому властвует менее деспотически.
3) Народ охотнее повинуется наследственному монарху вследствие привычки.
4) Династия, раз приобретшая власть, оказывает столько
благодеяний народу и так возвышается над остальными гражданами, что не может
уже впоследствии повиноваться другим.
5) Наследственный монарх, происходя от доблестных родителей,
сам имеет более наклонности к добродетели. 6) Наследственный монарх не
испытывает столько затруднений, сколько избирательный. 7) При выборе монарха
трудно согласить избирателей, а в случае разногласия происходят междоусобия. 8)
Вследствие дурных свойств человеческой природы и преобладания личных интересов
редко выбираются хорошие правители. 9) Легче узнать нрав наследственного
монарха, на которого с детства устремлены все взоры, а знание характера
необходимо для совета. 10) Наследственность монархии устраняет соперничество и
честолюбие. 11) Избирательный монарх, опасаясь за своих детей, не может
настаивать на исполнении закона сильными людьми; наследственный же правитель
чужд подобных соображений. 12) Наследственная монархия наиболее
распространенная, следовательно и наиболее естественная форма правления.
Наконец, 13) Наследственная монархия ближе подходит к управлению мира единым
бессменным правителем.
Несмотря, однако, на все эти весьма сильные доводы,
избирательная монархия, по мнению Марсилия, должна быть предпочтена, ибо
совокупность граждан, имея в виду общее благо, всегда может выбрать наилучшего,
тогда как случайная наследственность не всегда дает хорошего правителя. Притом
выбор может
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 98
иметь все преимущества наследственной монархии: народ всегда
может избрать сына умершего князя, если он того достоин. Наследственная же
монархия не имеет выгод избирательной. Наконец, избирательный монарх более
заботится о благе государства, нежели наследственный: 1) по своей добродетели,
так как выбирается наилучший; 2) потому что он опасается наказания; 3) в
надежде на выбор детей, которых он с этой целью лучше воспитывает.
Доказательства же в пользу наследственной монархии легко могут быть
опровергнуты: 1) Несправедливо, что наследственный монарх более заботится о
государстве; по изложенным выше причинам можно скорее сказать наоборот. 2)
Избирательный монарх властвует менее деспотически, ибо выбирается лучший, и он
не надеется на безнаказанность. 3) Если в наследственной монархии народ
повинуется по привычке, то в избирательной место привычки занимает уважение к
нравственному достоинству лица, а это гораздо важнее. 4 и 5) Добродетель
родителей не служит ручательством за качества детей, ибо от доблестных родителей
не всегда родятся доблестные дети; если же сын оказывается достойным престола,
то в избирательной монархии народ всегда может его выбрать. 6, 7 и 8)
Относительно затруднений, встречаемых при выборе и восшествии на престол,
следует сказать, что при первоначальном установлении монархии затруднений
гораздо больше для выбора монарха наследственного, нежели избирательного;
впоследствии же и в избирательной монархии все затруднения уменьшаются вследствие
опыта. 9) Познание нрава монарха с младенчества вовсе не существенно, ибо его
узнать легко; гораздо важнее, чтобы нрав был добрый. 10) В наследственной
монархии с уничтожением выбора действительно устраняются поводы к соперничеству
и честолюбию, но вместе с тем у граждан отнимается то, что принадлежит им по праву,
а через это умножаются причины волнений. 11) Избирательный монарх, будучи
добродетельным, не боится сильных людей; напротив, они боятся как его, так и
народа, а потому исполняют законы.
12) Распространение наследственной монархии ничего не
доказывает, ибо наиболее распространенное не всегда наилучшее; иначе
ремесленник был бы выше первого философа. Наконец,
13) уподобляться Богу следует не телесным единством, а
духовным совершенством.
В этих доводах Марсилия Падуанского против наследственной
монархии мы видим, с одной стороны, радикального
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 99
писателя, с другой – защитника императорской власти,
основанной на выборе. Исторический опыт последующих веков решил вопрос иначе.
Избирательные монархии повсюду оказывались несостоятельными; те невыгоды,
которые старался смягчить Марсилий, слишком ясно доказали свое значение. Но для
нас эти прения публицистов XIII
и XIV столетий в высшей
степени любопытны как признак политической зрелости средних веков. Здесь уже
нельзя было целиком черпать из Аристотеля; средневековым писателям приходилось
прибегать к собственному политическому опыту и из него выводить свои
доказательства. Мы можем заметить, что с обеих сторон приводятся доводы весьма
сильные, такие, которые касаются самого существа дела.
Гораздо слабее оказывается Марсилий в обсуждении другого
вопроса, занимавшего людей того времени, именно, вопроса о том, что полезнее:
установление одного государства по всей земле или разных в странах, имеющих
различные языки и обычаи. Дух нового времени проявляется у Марсилия разве в
том, что он считает этот вопрос второстепенным. Можно устроить политический
союз так или иначе, говорит он, смотря по удобству. Он замечает только, что
разделение государств может иметь в виду предупреждение излишнего размножения
человеческого рода.
Разобрав существо и свойства светской власти, Марсилий
переходит к власти церковной. Здесь главный вопрос состоит в том: принадлежит ли
церковной власти принудительный суд в духовных и светских делах?
Для разъяснения дела, говорит Марсилий, надо прежде всего
установить термины, ибо много путаницы произошло от смешения различного
значения слов. Церковью, в настоящем смысле, называется собрание всех верующих,
а в более употребительном смысле – совокупность служителей алтаря. Мирским (temporalia) называется, с
одной стороны, все телесное, принадлежащее человеку, с другой – всякое
человеческое действие или страдание, относящееся к временной жизни. Под словом
же «духовное» (spiritualia)
разумеется, с одной стороны, все нематериальное, с другой – божественный закон,
учение, таинства и благодать, устраивающие человека для жизни вечной, или, в
более обширном смысле, всякое человеческое действие или страдание, относящееся
к будущей жизни. Мы видим, что Марсилий ищет научной точности.
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 100
Затем, по общему обычаю писателей того времени, приводятся
сначала доводы защитников папской власти, потом возражения противников. Папской
теории противопоставляются тексты св. Писания, доказывающие, что Христос дал
ученикам своим только власть учить, а не принуждать. Все это нам уже известно;
нового здесь ничего нет. Марсилий приводит и тексты апостолов, предписывающие
повиновение властям. Из всего этого он выводит, что светской власти подчинены
все граждане без исключения; духовенству же принудительной власти не дано, ибо
принуждением нельзя войти в царство небесное. Власть ключей означает только
право связывать и разрешать людей относительно греха, то есть совершать
таинство исповеди. Впрочем, и здесь окончательный суд принадлежит Богу. Другое
право, истекающее из той же власти, состоит в отлучении грешников от церкви,
или от общения верующих. Но так как с этим связаны гражданские последствия, а
священник принудительной власти не имеет, то ему принадлежит в этом отношении
единственно право совета; власть же принудительно отлучать непокорных от церкви
присваивается самой церкви, то есть собранию верующих, почему Христос сказал: повеждь
Церкви. Иначе священник, пользуясь таким правом, получил бы власть над всем
гражданством, тогда как, по установлению Христа, ему принадлежит только право
учить и действовать в качестве врача, а не принудительно.
Марсилий старается подкрепить это учение исследованием
самого существа законов, управляющих человеком. В этом заключается философская
часть его аргументации. Все свободные человеческие действия, говорит он,
подлежат некоторым правилам. Но иные из этих правил – простые советы, другие же
имеют принудительную силу и сопровождаются наградами и наказаниями. Это –
приведенное выше различие между юридическим законом и нравственным.
Распределение наград и наказаний может иметь место или в настоящей жизни или в
будущей. Закон, сопровождаемый наградами и наказаниями в настоящей жизни, есть
закон человеческий, в будущей – закон Божий. Но всякий закон требует
исполнителя или судьи. Судьей человеческого закона является князь, которому
поэтому подсудны все нарушающие этот закон, даже священнослужители. Судья же
божественного закона есть
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 101
Христос, который дает награды и налагает наказания в будущей
жизни. В настоящей жизни для закона Божьего нет судьи, а существует только
советник, который учит, что нужно делать для получения вечной награды и
избежания вечного наказания. Это и есть священник, который учит и совершает
таинства, но принуждать никого не может, ибо по принуждению нельзя получить
вечной награды. Он – врач душ. Поэтому евангельское слово в приложении к настоящей
жизни есть учение, а не принудительный закон.
Против этого возражают, что священнику принадлежит суждение
о ереси, следовательно, и наказание. Но еретик должен быть судим по закону
Божьему, а потому он может быть наказан только в будущей жизни Христом;
священнику здесь принадлежит только увещевание. Человеческий же закон может
воспретить еретикам пребывание в известной стране как людям вредным для других.
Нарушители этого закона должны наказываться светской властью, точно так же как
если бы закон постановил удаление прокаженных, то исполнение принадлежало бы не
врачу, а светскому судье. Заметим здесь первый голос средневекового писателя в
пользу свободы совести.
Таковы, по учению Марсилия, права священнослужителей; кем же
они определяются?
Выше было сказано, что все должности в государстве
устраиваются человеческим законодателем; между тем должность служителя алтаря
первоначально установлена Христом. Для разрешения этого кажущегося
противоречия, говорит Марсилий, следует прежде всего различить существо
должности от замещающих ее лиц. Затем, в самой должности различаются два
элемента, из которых один имеет начало от Бога, другой от людей.
Непосредственно Богом установлен только священнический чин (character sacerdotalis). Он состоит в
праве совершать таинства и передается возложением рук. Эту власть все
пресвитеры имеют в одинаковой степени; римский первосвященник в этом отношении
совершенно уравнивается с другими. Но кроме того, в церкви есть другая власть,
экономическая (potestas iconomica),
установленная для распорядка между людьми. Это власть епископская.
Происхождение ее чисто человеческое, и она следует общим правилам.
Марсилий доказывает св. Писанием, что Христос дал всем
апостолам совершенно одинаковую власть. Он сказал всем без
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 102
различия: «сие творите в мое воспоминание; шедшеубо, научите
вся языки; приимите Дух Свят, им же отпустите грехи, отпустятся им; и им же
держите, держатся». Из св. Писания не видно также, чтобы Петр имел власть над
другими апостолами. Наконец, нет причины, почему бы римский епископ более
других считался преемником Петра, ибо из Писания не видно даже, был ли
когда-нибудь Петр в Риме. Власть, данная апостолам, имела значение не для одного
какого-либо места, а для всех стран и верующих. Распределение же
священнослужителей по округам – опять дело человеческого соглашения.
Божественного установления в этом невозможно искать.
Что касается назначения лиц, то право определять как
епископов, так и пресвитеров принадлежит в каждом округе церкви, то есть
собранию верующих. Это доказывается обычаем первоначальной церкви и доводами
разума. Основания те же, что относительно выбора светских правителей. Здесь
даже еще важнее избрание достойнейшего, ибо при плохом замещении должности
верующим грозит опасность не только временных несчастий, но и вечной смерти. И
в этом случае возражение, что священники могут лучше судить о достоинстве лица,
опровергается тем, что еще лучше может судить об этом весь народ, часть
которого составляют священники. Таким образом, право назначать служителей
алтаря, а потому исправлять их и, в случае нужды, отрешать от должности,
принадлежит тому же законодателю, в руках которого находится и светское
законодательство, то есть народу. Он же распоряжается и светскими имуществами,
назначенными на содержание духовенства. Наконец, ему принадлежит толкование св.
Писания, установление догматов и обрядов. Но так как невозможно собрать в одно
место всю совокупность верующих, то они действуют через представителей, избирая
из своей среды вселенский собор, через который глаголет Дух Святой. Собор
издает церковные законы; он один может положить наказание за неисполнение
христианских обязанностей; ему же, наконец, принадлежит право отлучать от
церкви князя или какого бы то ни было гражданина.
Очевидно, что Марсилий, следуя чисто демократическому
направлению и приписывая народу как светскую, так и духовную власть,
окончательно смешал пределы той и другой. Отрицая у духовенства право налагать
принудительные наказания,
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 103
он ту же власть присваивает собору, представителю церкви.
Это едва ли не единственная непоследовательность, в которой его можно
упрекнуть.
Марсилий находит в своей системе место и для папы. Собору
принадлежит все, что относится к законодательству; но для охраны порядка в
собрании, а также и для исполнения соборных постановлений полезно установление
верховного епископа, которому, в этом смысле, принадлежит главенство над
остальными. Право назначать такое лицо принадлежит опять вселенскому собору; но
лучше всего вручить главенство Римскому папе, ибо это согласно с установленным
обычаем церкви.
Таково существенное содержание сочинения Марсилия
Падуанского. В нем, в первый раз в истории политической литературы, с
замечательной силой и ясностью проводятся чисто демократические начала. И эти
начала не ограничиваются одной светской областью, а вносятся в само устройство
церкви. Богословскому учению о законе противополагается начало свободы. Сам
закон считается исходящим из свободной воли граждан. Мы видим здесь полнейшее
развитие либеральной теории в средневековом периоде. Как всегда, эти начала,
взятые в своей односторонности, оказываются недостаточными. Но в Марсилии
нельзя не признать даровитого родоначальника всех демократических писателей
нового времени. Книга его имеет и другое важное значение. Здесь в первый раз
систематическими и учеными доводами отрицается у церкви принудительная власть.
Закон юридический отличается по этой теории от закона нравственного. Церковь
должна оставаться чисто нравственно-религиозным союзом; она имеет право
действовать только нравственными средствами. Это было самое существенное
возражение не только против всех папских притязаний, но и против всего
средневекового порядка, в котором церковному союзу придавалось слишком обширное
значение. Но эта мысль шла наперекор всему общественному развитию того времени,
а потому не могла быть принята. Сила средних веков состояла в одностороннем
преобладании нравственно-религиозных начал. Светская область сохраняла отчасти
свою самостоятельность, но не была владычествующей, как хотел Марсилий, а
подчинялась высшему руководству церкви. Поэтому учение Марсилия было объявлено
еретическим, а его книга возбудила в обществе скорее недоверие к защищаемому им
делу.
Чичерин Б. H.
Политические мыслители древнего и нового мира. – М.: Гардарики, 2001. С. 104