Сегодня |
||
УНИВЕРСАЛЬНЫЙ УЧЕБНИК |
Предыдущая статья | Статьи | Следующая статья
Если вообще современная экономика всецело зависит от техники, а последняя обусловлена научным исследованием, то в обсуждаемом самозамкнутом государстве, пролагающем путь к новой культуре и в новых природных и социально-исторических условиях, научному исследованию принадлежит значение решающее. Поэтому вопрос о рациональной постановке научного исследования, несмотря на кажущуюся свою малость в общем масштабе государственной жизни, должен быть поставлен особенно тщательно. Уроки настоящей постановки должны предупредить хотя бы от части ошибок в дальнейшем. Как и в прочих отраслях государственной жизни, в отношении научного исследования прежде всего должны быть приняты в расчет наличные госресурсы рабочих сил науки, ибо организация научного исследования есть в первую очередь организация рабочих сил, во вторую – литературных и лабораторных пособий и лишь в третью – тех стен, в которых идет научная работа. Давно известный афоризм: «великие идеи исходят из малых лабораторий» остается в силе и до настоящего времени. Ошибка настоящего времени – в максимальном и действительно огромном расходовании усилий
на стены институтов, при недостаточной заботе об оборудовании (аппаратура и библиотека) и чрезвычайно малом внимании к самим работникам, т.е. к их подбору, к особенностям их работы, созданию благоприятных психологических условий, при которых творческая энергия может концентрироваться и раскрываться. Необходимо будет в дальнейшем учитывать, что творчество идет путями прихотливыми и непредвидимыми заранее, что у каждого созидающего ума имеются свои подходы и свои приемы. Психология творчества до настоящего времени не только не установила в этой области каких-либо шаблонов, но и напротив, ясно вскрыла отсутствие таковых. Готовое и уже выразившееся творчество можно, если кажется нужным, пересказать по заранее намеченным общим схемам; но творчество в его динамике этой схематизации не поддается, и всякая попытка насильственно заставить течь его по заданному руслу приводит к борьбе, в результате которой творчество или побеждает или иссякает. Но, с другой стороны, эта индивидуализация творчества делает очевидным и то, что большие скопления творческих личностей, поскольку скопление предполагает некоторый общий для всех порядок, неминуемо должно вредить их раскрытию в деятельности. Исследовательские учреждения не должны быть централизованы, громадны, собраны в одно место. Это вредно притом не только им, но и стране, поскольку обескультуривает страну и вызывает нарушение равновесия между центром и всей периферией. Вредному и наглядному примеру такой централизации во Франции следует противопоставить гораздо более целесообразную организацию США, где (несмотря на невысокий культурный уровень страны) поняли необходимость равномерно насыщать всю страну научной деятельностью.
Таким именно образом, т.е. путем создания многочисленных, сравнительно малых, весьма специализированных по задачам и индивидуализированных по научным работникам исследовательских учреждений, рассеянных по всей стране, внедренных в самые глухие уголки, можно тесно связать их с местными условиями и направить на реализацию местных возможностей, сделать идейно заинтересованными в результатах работы, поставить твердо в область конкретных, подлинно жизненных задач жизни страны. Напротив, централизация научного исследования по самой сути дела отрывает его от качественной индивидуализации как внешней жизни, так и творческой личности.
Творчество, как деятельность не поддающаяся планированию и потому не могущая считаться ответственной за свои результаты, естественно не должно быть, как правило, единственным содержанием госслужбы. Полная независимость от заранее предусмотренной и ответственной работы предоставляется лишь в исключительных случаях, когда творчество данной личности уже настолько обогатило государственную жизнь, что государство согласно пойти в дальнейшем на риск. Поэтому, как правило, в научной деятельности учреждений и лиц должна быть проведена резкая пограничная линия обязанностей нетворческого характера и работы творческой. Первые, требующие лишь применения уже известных знаний, в плановом порядке поручаются учреждению, должны хорошо согласовываться между учреждениями, прорабатываются по заранее обдуманной, согласованной и авторитетно утвержденной (конференции, съезды, высшие органы научного контроля) методике к определенным срокам и с полною ответственностью. Эта часть работы собственно и составляет прямую обязанность учреждения. Она назначается ему в связи с его местными и индивидуальными особенностями. Но наряду с этой, ответственной, работой научные работники должны иметь и полную свободу работы творческой, не планируемой, не идущей в календарном порядке, не контролируемой в отношении тем и лишь обсуждаемой (и награждаемой в случае признания ценности) по полученным результатам.
Научная работа, как и деятельность врача, требует полной ответственности за свои действия. В этом отношении она требует ответственности даже в более высокой степени. Отсюда вытекает необходимость действительного единоначалия всякого организатора научной работы. Нельзя плодотворно научно работать с помощниками, которые не согласны со своим руководителем, не понимают его с полуслова, а тем более – если они внутренне борются против него, его планов, его подхода к изучаемым явлениям. Научное творчество, пока оно еще не воплотилось, основано на интуиции, на смутном брожении мысли, таящемся весьма глубоко. Даже преждевременная формулировка в слове может остановить или искривить творческий процесс, а тем более преждевременная критика, недоброжелательство, даже советы. Во многих случаях от помощника требуются не столько знания, сколько известные душевные качества (так Фарадей всю жизнь работал с отставным полуграмотным сержантом Андерсоном и не выносил помощи никого другого). Будущее правительство должно предоставить возможность подбирать сотрудников всецело руководителю, т. к. данный со стороны может быть неподходящим, и притом вовсе не в силу каких-либо явных изъянов, достаточных для отвода.
В отношении творческой части работы не следует бояться так называемой непрактичности. Тут требуется более доверия к своему и к чужому творчеству, которое по самой природе своей целестремительно, хотя часть и не умеет в данный момент объяснить свою цель. Истинное творчество не может оказаться ненужным, но прицел его во времени может быть весьма различным. Далекие цели, будучи достигнуты, во многих случаях ускоряют процесс развития, но не от начала, а от конца, направляют другие процессы и оказываются нужными с неожиданной стороны и в неожиданных обстоятельствах. Правительство, четко намечая область полигики как сферу своего творчества, должно не приказывать творчеству в других сферах, а бережно охранять молодые ростки. Но вместе с тем оно должно, со своей стороны, указывать те конкретные задачи, которые требуют разрешения.
Общая децентрализация культурно-экономической жизни, которая должна быть проведена государством во всех областях, будет облегчена и рационализована при наличии мощной сети местных исследовательских учреждений, отвечающих местным условиям и местным особенностям. В каждой области будут таким образом свои специалисты того круга вопросов, которые для данной области представляют особую важность, и притом специалисты по данному узкому вопросу быть может лучшие в мире, во всяком случае одни из лучших в государстве. Принимая непосредственное и постоянное участие в культурных и экономических делах данного края (хотя и только научное) и зная их досконально, эти специалисты смогут стать действительно компетентными в своих советах по рационализации края, – что поведет к возможной при данном состоянии знаний интенсификации его хозяйства и культуры. Следует думать, что в общем и творческая энергия этих специалистов будет питаться теми же конкретными данностями края, что и задачи, предназначенные в порядке обязательности, так что на деле та и другая сторона деятельности будут поддерживать и укреплять друг друга. Таким образом творчество самоспособно, без насилия и мертвящего принуждения, в большинстве случаев пойдет по руслам задач ближестоящих и непосредственно нужных.
Социальные болезни довоенного времени, война, трудности жизни революционного периода, – все это не могло не задеть самых основ народного здравия. Если вообще забота о здравии народа составляет одну из важнейших задач госвласти, то в настоящий момент эта задача стоит на самом первом месте: из больного, выродившегося народа нельзя построить здорового государства.
Прежде всего требуется оздоровить семью. Вопреки взглядам, составляющим задний фон многих высказываний современности, общество слагается не из индивидов-атомов, а из семей-молекул. Единица общества есть семья, а не индивид, и здоровое общество предполагает здоровую семью. Распадающаяся семья заражает и общество. Государство должно обязательно [создать] наиболее благоприятные условия для прочности семьи, для [прочности] должна быть развита система мер, поощряющих крепкую семейственность. В качестве требуемых мер может быть проведен налог на холостяков в соответственный фонд каких-либо поощрительных мероприятий. Затем как мера физического оздоровления [семьи] входящая в более общую меру охраны здоровья, должны быть организованы при каждой местной больнице архивы с родовыми и индивидуальными записями на карточках, систематическое пополнение записей о здоровье членов рода и о генеалогических связях между родами даст богатый материал для медицинских советов относительно желательности того или иного брака. Современная евгеника еще слишком молода и неопытна, чтобы запреты в отношении браков можно было считать категорическими, но предупреждение и совет в некоторых случаях вполне уместны. Во всяком случае каждый имеет право знать, какие опасности подстерегают его.
Врачебное дело требует децентрализации. Местные врачебные организации содержатся на местные средства, хорошее знание врачом местного края и местных условий, высокое качество врачей и создание для них большого служебного авторитета, действительного единоначалия в своей амбулатории, клиники или операционной – таковы необходимые условия рационализации врачебного дела. Сюда присоединяются еще развитие фармацевтической промышленности – по линиям сельскохозяйственной и химической. Как и во всех других отраслях центральной государственной власти принадлежит издание общих директивов и контроль состояния врачебного дела по районам.
Всякая существенная функция индивидуального организма или сознательной группировки таковых слагается из ряда нарастающих друг на друге слоев. Нижние, коренные, слои составляют необходимое условие функции (питание, размножение, речь, основные виды орудия и оружия, формы социальной организации и т.д.). Нарушение этих условий ведет и к прямому разрушению организма. Однако более высшие слои, представляющие надстройку над соответствующими функциями, непосредственно не участвующие в осуществлении этих функций, не могут быть отрезываемы от низших слоев, не причиняя тем глубокого и непоправимого, хоть и не непосредственного и потому не [мгновенного] ущерба соответствующим функциям. Таракан в супе или экскременты на столе непосредственно не затрагивают функции питания, однако гадливое чувство при еде, как хорошо известно, в конечном счете может расстроить не только более тонкие проявления личности, но и повести к прямому расстройству питательной системы. Еще более чувствительна к нарушениям надстроек над функцией половая сфера, научное творчество и т.д. Опрятность, изящество, нравственные и эстетические эмоции, религиозные чувства и т.д. составляют существенное условие нормального функционирования организма, и во многом не только у человека, но и у животных, причем без этих вторичных условий самые, казалось бы, благоприятные первичные условия могут оказаться неиспользованными, тогда как при наличии вторичных условий известная недостаточность первичных может быть иногда восполняема за счет первых. В кругу хорошей семьи или с близким другом, за чистым столом или при хорошем душевном настроении пустая картошка может оказаться питательнее самой питательной пищи, пожранной кое-как, в одиночестве, при тоске или злобе. Совокупность вторичных моментов той или другой функции определяет быт. Как и все в индивиде или обществе, быт может искажаться, извращаться, принимать вредные формы (напр., бытовое пьянство). Но по существу дела быт есть неотъемлемый момент человеческой жизни, и государство должно понимать, что забота о быте входит в число необходимых задач управления. Народное здравие, работоспособность, преданность своему государству, творчество и т.д. и т.д. все это существенно зависит от наличия сочного и красивого, здорового быта. Коренные моменты функций характеризуют минимум жизни, а быт – ее наличный максимум, цветение, игру, а потому и весь жизненный тонус. Без быта нет и вкуса жизни, по крайней мере у масс, и отрешаться от быта, да и то не полностью, может лишь гений, одержимый своим творчеством и частично уже ушедший от него в будущее. Быт коренится в истории. Его теперешнее действие в значительной мере основано на том, что в свете быта отдельное действие, частного и узко личного характера, перерастает само себя и связывается с подобными же действиями других людей и других времен. Этим случайное возводится на ступень «общего», закономерного, и отрешается от своей произвольности и субъективности. Через быт личность сознает свое место в обществе и потому свое достоинство.
Быт не может быть сочинен, хотя и находится во всегдашнем изменении. Одни элементы его растут, другие отмирают. Но эти процессы связаны и должны быть связаны с природными и социальными условиями данного края и потому текут индивидуально. Полнота государственной жизни – в богатстве и разнообразии проявлений быта, соответствующего богатству и разнообразию местных условий. Нивелировка быта неминуемо поведет к уничтожению вкуса жизни, радости бытия, а потому и к рабскому труду и ко всяческому обеднению.
Крепкая сплоченность государства опирается не на монотонную унификацию всех его частей, а на взаимную их связь, обусловленную глубоким сознанием взаимной необходимости частей, нужности каждой из них на своем месте. Если быт есть цветение жизни каждой из частей государства, то разнообразием этого цветения проявляется организация государства как единого целого, а не механически накопленных единиц, случайно находящихся за одной оградой. Культурно-просветительные органы края могут и должны направлять бытовую жизнь, – стремиться смягчать или вытеснять проявления вредные, поддерживать полезные и способствовать бытовому творчеству в новых областях. Таковыми, в частности, должны быть внедрение чувства ответственности за разумное пользование энергетическими ресурсами, охрана природы и памятников древности и т.д. Однако новые моменты быта могут быть вводимы лишь творчески, а не простым постановлением каких бы то ни было учреждений.
В основе внутренней политики государства лежит принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политического характера. Оппозиционные партии тормозят [деятельность] государства, партии же, изъявляющие особо нарочитую преданность, не только излишни, но и разлагают государственный строй, подменяя [собою] целое государство, суживая его размах и в конечном счете становятся янычарами, играющими [верховной] государственной властью. Разумной государственной власти не требуется преторианцев, [в виде] преданности желающих давать директивы [власти]. Достаточно государственного, законного, народного и т.д., чтобы не ростить «истинно-государственного», «истинно-законного», «истинно-народного» и т.д. Мудрый правитель различает «законное» [от законного] и опасается чрезмерного усердия, желающего быть законнее законного, – не делом, а декларацией. – Организации не политические, а бытовые, религиозные, научные, культурно-просветительные разрешаются и в известной степени даже поощряются. Кроме того, верховное правительство, по своему усмотрению созывает время от времени те или другие собрания с совещательным голосом, причем состав членов этих собраний устанавливается каждый раз особым актом и в значительной части определяется персонально. На этих собраниях могут быть ставимы также и политические вопросы как внутренние, так и внешние.
Задача как школьного, так и общественного воспитания, в политическом отношении состоит во внедрении привычки проводить резкую пограничную линию между политикой и неполитикой, привычка, которая должна стать почти автоматической. В отношении политических вопросов население страны должно ясно сознавать свою некомпетентность и опасность затрагивать основы социальной жизни, механизм которых им неведом. Поэтому тут не требуется ни одобрений, ни порицаний, подобно тому как не требуется такого рода порицаний производству взрывчатых веществ. Но, с другой стороны, верховная власть зорко следит, чтобы политическое управление и его филиалы тоже не переходили за демаркационную линию, раздел политики и общей культуры, и не делали политикой то, что лишь могло бы [при особых] условиях, отвлеченно говоря, таковой [сделаться], в данных же конкретных условиях представляющее явление просто культурное. Устойчивость государства существенно зависит от уравновешенности обоих начал – внутренней политики и общей культуры, и основная задача верховной гос.власти, объединяющей в себе оба начала, держать это равновесие ненарушенным.
В государствах со свободной игрой политических страстей верховное правительство может нарушить его как в одну, так и в другую сторону. В обрисованном же строе, где политика заранее исключена и где партии могли бы приобрести вредное значение лишь при весьма большом разрастании и укреплении, верховному правительству грозит преимущественно опасность чрезмерного нажима со стороны органов политического надзора. Именно об этой опасности должно думать будущее правительство, [так как] другая опасность предотвращена самым строем государства. В виду указанного положения вещей необходимо особенно заботиться о качественном составе [кадров] органов политического надзора – об отборе [самых] лучших представителей населения, наиболее культурных и наиболее умудренных. Задача правительства сделать политическое управление и его органы [организацией] особою, особо почетною во всем обществе, вроде того, как в Англии, например, была должность судьи. Уголовные и гражданские дела, в отличие от дел политических должны рассматриваться как местные и разбираться местными органами, на общем фоне местных условий и особенностей.
Обсуждаемое государство представляется крепким изнутри, могущественным совне[1] и замкнутым в себя целым, не нуждающимся во внешнем мире и по возможности не вмешивающимся в него, но живущим своею, полною и богатою, жизнью. Вся экономическая политика этого государства должна быть построена таким образом, чтобы во всякой области своей жизни оно могло удовлетворяться внутренними ресурсами и не страдало бы от изоляции, как бы долго последняя ни тянулась. Будучи миролюбивым, или, точнее, индифферентным к внешнему миру, оно не будет стремиться к захвату чужой территории, если только население ее само не пожелает присоединиться к этому могущественному союзу. Оно будет также стремиться воссоединить все области бывшей России, но поставит пред ними вопрос о решительном самоопределении] с вытекающими отсюда последствиями в виде своих свободных рынков, вывоза сырья и т.д., после чего граница закрывается. В убеждении ядовитости культуры распадающихся капиталистических государств обсуждаемый строй постарается сократить сношения с этими последними до той меры, которая необходима с целью информирования о научно-технических и других успехах их. Для иностранцев граница его тоже будет почти закрытой, по крайней мере в первые годы существования. Оно не будет тратиться на [прямую или косвенную торговлю с] заграницей, предпочитая эти средства сохранить для себя, предоставляя западу итти своим путем разложения, само же сосредоточит внимание на собственном благосостоянии.
Обсуждаемый строй ни в коей мере не мыслится как реставрация строя дореволюционного. Белые, зеленые и прочих цветов генералы, стремясь выполнить эту неразрешимую и крайне вредную задачу, обнаруживали тем непонимание хода мировой истории вообще и русской – в частности. Нет никакого сомнения, что если бы тот или другой из генералов, при оплошности или слабости большевиков, дошел бы до Москвы, и если бы даже большевики вообще при этом исчезли, то все равно, по прошествии самого короткого времени в стране вспыхнула бы новая революция и анархия. В таком же положении оказался бы и любой из интервентов, пожалуй с тою только разницею, что власть его удержалась бы несколько дольше (вместо нескольких недель может быть несколько месяцев). Очевидно, всякой будущей власти надо прочно усвоить ряд посылок и держаться их на практике, не только по соображениям тактическим, но прежде всего в виду внутренней рациональности соответственных мероприятий.
Посылки эти таковы:
1. Союз Советов установил свой известный престиж во внешней политике и по меньшей мере упрочил сознание необходимости серьезно считаться с ним в военном отношении. Этот престиж никак не следует терять и будущему государству, т. к. в противном случае пришлось бы над тем же работать заново.
2. Советская власть в области экономической сделала громадное дело, степень громадности пока не учитывается и даже не может быть учтена достаточно, поскольку крупнейшие из советских мероприятий еще не приносят плодов, и запах последних следует ждать лишь в дальнейшем. Большая часть крупных мероприятий в настоящее время находится, так сказать, в стадии появления бутонов и цветов, но еще не плодов. Дело тут не в так называемой диспропорции планирования, а в том, что строительство всей промышленности в целом требует сроков, которые хотя и могут быть усилием страны сокращаемы, но все-таки не беспредельно. Плодами Днепростроя и других энергостроев должна считаться не электроэнергия сама по себе, а та химическая и другие отрасли промышленности, которые используют электроэнергию. Ничто из советских строительств не должно быть утеряно для будущего, но, напротив, должно быть завершено. Дальнейшее же промышленно-заводское строительство, как было уже указано в начальных параграфах настоящего обзора, желательно повести менее централизованно и в менее крупных размерах (кроме единой высоковольтной цепи).
4. Красная армия организована со стороны человеческого материала весьма совершенно и весьма высоко в отношении механической техники. Возможно, что в некоторых отношениях иностранные армии и обладают какими-либо техническими преимуществами, но таковые могут быть приобретены несравненно легче, чем людской состав. Таким образом Красная армия представляет ценность, утратить которую – значило бы утратить и все прочие ценности страны.
5. Имеется еще ценность страны – подбор волевых и в общем более или менее дисциплинированных работников – партия. Несомненно, что с качественной стороны эта группа далеко не однородна и что в ней имеются элементы также и недоброкачественные, тем не менее, в целом было бы со стороны власти преступным легкомыслием и расхищением народного достояния потерять тот подбор работников, многие из которых могли бы найти целесообразное применение своим силам в будущем строе на местах ответственных.
6. Всякая революция подает повод развитию анархии. Слабостью Временного правительства и правления Керенского анархия у нас была допущена, и лишь длительными усилиями советской власти к настоящему времени подавлена (да и то не сполна). Изменение политической ситуации легко может повести, с одной стороны, к анархии, а с другой – к самосудам и сведению всех счетов, что опять должно разразиться анархическими эксцессами, бандитизмом или даже междуусобной войной. Порядок, достигнутый советской властью, должен быть углубляем и укрепляем, но никак не растворен при переходе к новому строю.
7. Наша эмиграция, застывшая в своем дореволюционном прошлом и оторвавшаяся от жизни нашей страны, [своим вмешательством] в нее способна вызвать сумятицу и спутать все карты. Поэтому во имя интересов страны эмиграции должен быть запрещен въезд в страну до [полного] укрепления новой власти и проведения всех необходимых мероприятий, [не менее] как на пять лет.
Намеченные предпосылки заставляют полагать, что никак не может быть допущено такого перехода к новому строю, который сопровождался бы ломкой наличного. Этот переход должен быть плавным и неуловимым как для широких масс внутри страны, так и для всех внешних держав. Будучи изменением по существу, переход должен быть лишь одним из частных мероприятий советской власти, поворот к нему может стать достоянием гласности лишь [тогда], когда позиции новой власти будут достаточно закреплены. Техника такого перехода должна состоять, соответственно, в замещении одних направляющих сил государства другими, но при сохранении их организационных форм, с течением времени эти формы будут преобразовываться, но в порядке или как бы в порядке всех прочих гос.мероприятий. Нет надобности, чтобы смена направляющих сил государства на первых же порах затронула весьма большое число работников: партийная дисциплина одних и привычка к безропотному повиновению других создают благоприятные условия к изменению курса, если он будет идти от сфер руководящих. Таким образом, обсуждаемое изменение строя предполагает не революцию и не контрреволюцию, а некоторый сдвиг в руководящих кругах, который мог бы оказаться даже более простым, чем дворцовые перевороты.
Однако, должна быть проведена и подготовительная орг.работа в аппарате управления, которая обеспечила бы положение будущего правительства и создала бы кадры сочувствующих ему, даже при неполном представлении, что собственно произошло в центре. [Эта] работа состоит во внедрении [новых] идей в организующие центры отдельных групп – Красной армии, заводов, колхозов, крупных промышленных объединений.
Указанная часть работы, разумеется, не могла бы быть проведена без участия партии, – не в целом, но и не просто единичных лиц. Эта необходимость в партии зависит не только от формально-правового положения членов партии и имеющихся у них полномочий, но и еще в большей степени связана с их личными качествами – активностью в политике и в борьбе, умением со вкусом вести политорганизационную работу, наконец, возможною заинтересованностью занять в будущем строе положение, отвечающее их складу и темпераменту. Интеллигенция, в общем, лишена этих черт и не способна к занятию административных постов Прямой интерес как всего дела, так и отдельных личностей, – размежеваться в будущем государстве и поделить области работы: волевому типу будет предоставлена политика и военное дело, интеллигентному и эмоциональному – культура, наука, техника, искусство, просвещение, религия, экономика же будет областью общей. Таким образом, идейные члены партии не могут считать себя обиженными, поскольку они все равно займут примерно то же положение, к какому приспособлены по своей натуре, хотя никто не помешает им заниматься деятельностью в области культуры, если они почувствуют к ней призвание. Мало того, они будут иметь преимущество – избавиться от моральной и исторической ответственности за ряд членов недостойных, разбавляющих и тормозящих партию. Что же касается до концентрации власти в едином лице, то члены партии не могут не понимать, что эта концентрация все равно необходима и в самой партии, с соответственным, очевидно, [уменьшением] полномочий отдельных ее представителей. Условия, подсказавшие обсуждаемое изменение строя, постепенно понимаются как в стране, так и за границей.
За границей – это переход власти к единоначальникам волевого типа, не обладающим теми или иными традиционными правами на власть. Очевидно, усилия современной государственной жизни достаточно обнаруживают необходимость единоначалия, если даже страны с демократическими привычками вынуждены от таковых отказываться. Другая группа явлений, происходящих за границей и толкающих нас на единоначалие – это все более выясняющееся намерение подчинить нашу страну, в том или ином виде, себе и заставить служить своим интересам. Активная враждебность и готовность к признанию стоят одна другой, потому что смысл обеих один и тот же. Отсюда следует, что нашей стране, уже вследствие внимания к ней со стороны держав иных, необходимо особенно напрягаться для сплочения воедино всех своих функций и к готовности реагировать на внешнее воздействие единой, нераздробленной и нерассеянной волей.
Внутренние условия, со своей стороны, подсказывающие тот же выход к единоначалию, таковы.
Общая усталость всей страны, напряженно и трудно жившей 19 лет. Большинству населения, если не всем, эти годы надо было затрачивать энергию жизни, в гораздо большей степени, чем это бывает вообще. В результате физического, и главное, нервного истощения [народу] требуется отдых. Участие в политике, когда-то столь [желанное] многим, перестало быть заманчивым. За временем траты накопленных сил должно последовать время накопления, степенного и тихого созидания на фундаменте уже построенном, отдых. Этот отдых может быть получен только в том случае, если выдающаяся личность возьмет на себя бремя и ответственность власти и поведет страну так, чтобы обеспечить каждому необходимую политическую, культурную и экономическую работу над порученным ему участком.
Огромность задач, поставленных притом чрезмерно централизованно, повела к социального рода осложнениям личной жизни (вопросы снабжения, квартиры, бюрократической волокиты по пустяковым делам, неустойчивость личного положения и проч.) и жизни государственной (всевозможные трудности вести работу, несогласованность учреждений и т.д.), которые в особенности в связи с общей усталостью ведут к недовольству. Это недовольство разлито всюду, среди всех социальных кругов населения, всех профессий, всех убеждений, недовольство неопределенное, можно сказать, почти беспредметное и выливающееся по случайности и мелким поводам.
Жизнь идет зараз и слишком стесненно и слишком недисциплинированно. Расхлябанность в отношении главного в отношении дела служебного, товарищеского, семейного, даже в отношении себя самого, и вместе с тем стесненность по мелочам, канцелярщина. Такая жизнь становится невыносимой лично и вместе с тем нетерпимой государственной. У большинства нет радости исполнения долга, удовлетворения работою, как таковою, непосредственного вкуса к жизни и к деятельности. Не надо быть пророком, что ближайшей следующей ступенью будет эпидемия самоубийств.
С другой стороны, учреждения, несмотря на [стремление] поднять их жизнедеятельность, впадают в возрастающую вялость и понижают коэффициент полезного действия. Сознание малой производительности труда есть тормоз, делающий его еще менее производительным. Тут уже уныние возникает не на личной почве. Партийные круги, хотя и стараются [из] сдержанности не проявлять своих настроений подавленности и недовольства, однако не могут скрыть их и тем еще наводят эти чувства вокруг себя в еще большей степени. Это – именно чувства, потому что недовольство, уныние, усталость, безразличие не относятся к какому-нибудь определенному лицу, предмету или положению, а беспредметно отравляют общество как воздух измененного состава.
Возникновение различных уклонов и группировок в партии опять-таки указывает на необходимость какого-то действия. Особенно характерно при этом появление различных группировок правого уклона, т.е. идущих на сближение с теми стремлениями внепартийных кругов, которые мыслят более или менее реально и не впадают в нелепые фантазии.
Наконец, к вышеперечисленному надлежит добавить еще различные перегибы органов советской власти; общая причина этих перегибов лежит от части в схематичном проведении мероприятий и в слишком крупном их масштабе.
Совокупность перечисленных условий заставляет думать о своевременности перехода к единоначалию и единоответственности, при которых может быть разграничена область государственной координации и область личного усмотрения. Этим разграничением м. б. повышена, с одной стороны, дисциплина и чувство ответственности, а с другой – повышен вкус жизни.
Сюда относится вопрос, может ли быть произведено настоящее изменение внутренними силами страны, или требуется посторонняя помощь. Прежде всего, по-видимому, говорить можно только о помощи со стороны Германии, возможна ли интервенция Германией. Нет, по существу, интервенция невозможна и недопустима; однако, разговор о ней может быть полезен. Недопустимость интервенции явствует из невозможности впустить в страну германские силы и вместе с тем сохранить свободу действия на дальнейшее, в частности – для реализации программы, намеченной выше или иной подобной. Совершенно очевидно, что Германия согласится принять участие в делах нашей страны ради подчинения ее себе в той или другой мере, и чем большей окажется ломка при этой помощи, тем большей будет степень нашего подчинения. Несомненно даже, что Германия вовлечет нас в путаную игру мировой политики и тем лишит нас возможности развивать наше своеобразное строительство. Основной первоначальный план Германии – ослабить Россию, истребив более активную часть населения, и так довести страну фактически до состояния колонии с крепостными – при этой «помощи» был бы продвинут далеко вперед. И тем не менее, необходимо держать Германию и прочие державы в успокоительной для нее мысли, что мы не против нее и своевременно обратимся к ней за помощью. Это необходимо, чтобы нам оставаться все время осведомленными относительно намерений и планов Германии и иметь возможность подсунуть ей фальшивый план интервенции, который сорвал бы возможность подготовить действительную интервенцию в тот момент, когда у нас, под покровом строгой государственной тайны, будет установлено единоначалие и государство может оказаться на кратчайший срок вполне готовым к обороне.
Кроме того, фальшивый план интервенции необходим нам, чтобы обострить бдительность к действиям Германии со стороны других наций и тем гарантировать себя от враждебных актов Германии. Для большей уверенности эту якобы согласованную интервенцию Германией следовало бы довести до сведения французского правительства, причем соответственные документы могли бы быть в светокопиях выкрадены и переданы французскому представительству подходящим агентом.
Разговор об интервенции может быть полезен также и внутри страны, как в целях агитационных, так и в профилактических, поскольку слухом об участии Германии в оккупации нашей страны можно было бы в значительной мере подавить попытки к анархическим выступлениям.
1933.III.16.
В философском наследии отца Павла Флоренского наименее известным разделом остаются его социально-политические взгляды. Во многом это объясняется тем, что вопросы политики не входили в круг его интересов – проблемы собственно философские и богословские, проблемы творчества, религиозного и научного, были для него гораздо более жизненными и конкретными и потому как бы заслоняли собой все то, что составляло современную отцу Павлу политическую реальность. По воспоминаниям его друга, отца Сергия Булгакова, «в то время, когда вся страна бредила революцией, а также и в церковных кругах возникали одна за другою, хотя и эфемерные, церковно-политические организации, о. Павел оставался им чужд,-по равнодушию ли своему вообще к земному устроению, или же потому, что голос вечности вообще звучал для него сильнее зовов временности»[2]. Публикуемая записка «Предполагаемое государственное устройство в будущем» является единственной работой отца Павла, известной на сегодняшний день исследователям его творчества, которая специально посвящена вопросам государственного устройства[3].
Ситуация, в которой создавалась Записка, с неизбежностью выдвигает вопрос: что это – философское сочинение, предполагающее свободное выражение мыслей автора, или документ, вынужденно созданный Флоренским под давлением следствия? Едва ли можно ответить на этот вопрос однозначно. Время и место создания Записки не могли не отразиться на ней, и биографам Флоренского еще предстоит разбираться в тексте, созданном в условиях, когда первым читателем философской работы должен был стать следователь НКВД. Однако несомненным является и тот факт, что изложенные здесь идеи тесно связаны со многими как опубликованными, так и еще неопубликованными работами отца Павла, и это дает бесспорные основания считать Записку выражением его идей и рассматривать ее в одном ряду с другими его сочинениями.
Друзья и недруги с разным чувством, но с одинаковой убежденностью говорили о консерватизме отца Павла, о его лояльности «повиновения всякой власти», о его последовательном отказе во все времена нарушить завет апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13,1-2). Одни, как о. Сергий Булгаков, видели в этом проявление «подлинной меры его свободолюбия», другие, например, его постоянный оппонент Николай Бердяев, – «века гнета и покорности»[4]. В основе же этой стойкой убежденности отца Павла лежал принцип принятия данности и чувство ее необходимости – будь то политическая жизнь страны или его собственная судьба.
Не менее важным для понимания позиции отца Павла является тот факт, что крушение России он пережил не в Октябре, когда к власти пришли большевики, а в феврале 1917 года, когда рухнула монархия. Октябрьский же переворот и победа большевиков, казавшиеся многим трагической случайностью, для него были закономерным следствием предшествующего падения царской России. В Записке читаем: «Нет никакого сомнения, что если бы тот или другой из генералов, при оплошности или слабости большевиков, дошел бы до Москвы, и если бы даже большевики вообще при этом исчезли, то все равно, по прошествии самого короткого времени в стране вспыхнула бы новая революция и анархия». Переживая крушение монархии как национальную катастрофу, Флоренский видел в ней неизбежное следствие социальных и церковных настроений последнего периода русской истории и признавал ее объективный характер.
Признание исторической реальности за единственную данность, из которой следует исходить всякому истинному политику, если только он не желает «заняться беллетристикой в историческом роде», естественно приводит его к необходимости продумать те пути, на которых созданный в стране деспотический режим может в дальнейшем обрести разумный смысл. «Порядок, достигнутый советской властью, должен быть углубляем и укрепляем, но никак не растворен при переходе к новому строю». Поэтому в Записке речь идет не столько о том идеальном государстве, о котором мечтал Флоренский, сколько о первом приближении к нему в условиях данной исторической реальности. Идеал отца Павла – средневековый тип миросозерцания и соответствующий ему средневековый тип иерархической власти (монархии). Деспотический режим в СССР, начало которому положила установленная большевиками диктатура, уже потому мог показаться Флоренскому имеющим некоторую ценность, что «отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и подобных предрассудков».
Противопоставление двух типов миросозерцания – средневекового и возрожденческого – занимает центральное место в философских построениях Флоренского, этому посвящены его известные работы «Обратная перспектива», «Философия культа», «Итоги», «Записка о христианстве и культуре» и др. «Что же касается до жизни отдельных культур, – писал Флоренский о себе в автобиографической заметке для словаря «Гранат», – то Флоренский развивает мысль о подчиненности их ритмически сменяющимся типам культуры средневековой и культуры возрожденческой. Первый т ип характеризуется органичностью, объективностью, конкретностью, самособранностью, а второй – раздробленностью, субъективностью, отвлеченностью и поверхностностью»[5].
Главная черта миросозерцания Возрождения и Нового времени (включая, конечно, и Просвещение – истинный пик этой традиции) есть антропоцентризм, то есть учение, ставящее в центр мира человеческую личность. Антропоцентризм, поклонение обезбоженной личности, приводит к странному на первый взгляд результату: учение о безраздельной свободе индивидуума со временем естественно перерастает в учение о всеобщем равенстве, о регулятивной морали, при которой все равны перед лицом некоторого отвлеченного закона, например, категорического императива Иммануила Канта или Декларации прав человека. Идеал социального устройства общества для просветительско-возрожденческой традиции – демократия, которая обещает всеобщее равенство и всеобщее участие в управлении государством. Это направление мысли, став господствующим, всем прочим моделям социального устройства приписывало попрание интересов личности и в принципе отказывало им в праве на существование, называя их тираниями и диктатурами. Между тем еще Платон за многие века до эпохи Просвещения предупреждал: «...излишняя свобода естественно должна переводить как частного человека, так и город ни к чему другому, как к рабству. ...поэтому естественно, продолжал я, чтобы тирания происходила не из другого правления, а именно из демократии, то есть из высочайшей свободы, думаю, – сильнейшее и жесточайшее рабство»[6]. Но тирания тоже недолговечна: лишенная прочной государственной структуры, основанная на равенстве всех в бесправии, она сменяется вновь столь же непрочной демократией. И эта смена режимов может превратиться в дурную бесконечность.
Средневековое миросозерцание строится на философии неравенства, на представлении о том, что каждый человек имеет свое предназначение свыше, свой долг перед создавшим его Творцом и потому – свое место в жизни. Описывая этот тип миросозерцания, Флоренский отмечал, что в нем «нет однообразной поверхности», напротив, вся человеческая жизнь есть постоянное движение по «лествицам восхождения и нисхождения». В средневековом миросозерцании человек осознает себя частью Божьего творения, ответственным за судьбу всего мира. «Человек есть Царь всей твари, – писал отец Павел в работе «Макрокосм и микрокосм», – Царь, но не тиран и не узурпатор, и пред Богом, Творцом твари, предлежит ему дать отчет за вверенное ему»[7]. Представление о свободе средневекового человека заключено в словах апостола Иоанна «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Иоан. 8,32). Опора настоящей свободы человека – Истина, Бог, высшая Абсолютная ценность. Наличие Абсолютной ценности освобождает человека от необходимости постоянного самоутверждения, ибо никто не сравнится с Богом, и потому через смирение человек приходит к душевному равновесию, к примирению с собой и миром – и не на призрачной идее равенства (принципиально неосуществимой в этом мире), а на внутренней готовности взять свой жизненный крест и следовать за Спасителем.
Социальная модель средневекового миросозерцания – последовательно проводимая иерархия, абсолютная монархия. Единоначалие как тип авторитетной и ответственной власти обосновывал в трактате «Монархия» Данте: «...Бесспорно, что весь человеческий род упорядочивается во что-то единое, как уже было показано выше; следовательно, должно быть что-то одно упорядочивающее или правящее, и это одно должно называться монархом или императором. Так становится очевидным, что для благоденствия мира по необходимости должна существовать монархия»[8].
Убежденным сторонником монархии был и отец Павел Флоренский, для которого в идее монархии на первый план выдвигалась сакральность фигуры самого самодержца: «...Самодержавие не есть юридическое право, а есть явленный самим Богом факт, – милость Божия, а не человеческая условность, так что самодержавие Царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную или государственную пользу».
В Записке отец Павел сохраняет этот главный принцип самодержавной власти, хотя и не настаивает в новых условиях на обязательности именно монархии: «И как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества». Главное, что подлинная власть должна быть осенена свыше: она не должна быть результатом человеческого выбора, а право на истинную власть – «одно только нечеловеческого происхождения, и потому заслуживает названия божественного».
Но, подобно тому как «дьявол есть обезьяна Бога», так наряду с истинным единоначальником могут возникать многообразные ложные авторитеты, «суррогаты такого лица». Таковыми в Записке названы Муссолини, Гитлер; список оканчивается многозначительным «и др.» – этот ряд вполне мог замыкать не названный здесь Сталин.
Истинная власть опирается на свободное приятие в любви и вере авторитета единоначальника со стороны его подданных; потребность в этой любви выражает чаяния самого народа. Подтвердим это свидетельством участника Собора, избравшего Святейшего Патриарха Тихона, крестьянина, так объяснявшего необходимость избрания патриарха: «У нас нет больше царя, нет отца, которого мы любим. Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим патриарха»[9].
Структура предполагаемого Флоренским государства представляется тем более естественной для человека, что прообразом ее служит род, семья. Неоспоримость авторитета главы рода, семьи, пастыря, учителя – вот истинный прообраз власти единоначальника.
Система государственного устройства, выдвигаемая Флоренским, разрушает стереотипное представление о средневековой модели общества как о системе подавления личности. Напротив, она открывает возможность наиболее полной самореализации именно потому, что отрешает от суетного стремления участвовать во всем. Новая государственная внутренняя политика направлена на то, чтобы помочь человеку найти сферу деятельности, где наиболее полно смогут раскрыться его способности. Возрожденческая модель мира нацеливает человека на участие в политике, понимая под этим выполнение гражданского долга. Средневековое государство разрушает эту иллюзию: «Должно быть твердо сказано, что политика есть специальность, столь же недоступная массам, как медицина или математика». Государственная политика будущего государства обеспечивает не политическое равенство, а разделение сфер деятельности и специализацию. Иерархический строй, устраняя идею всеобщего равенства, дает возможность многообразного самовыявления в разных сферах – национальной, культурной, научной, хозяйственной.
Деятельность же каких-либо партий в государстве не нужна, как не нужна она в жизни семьи, рода: «Оппозиционные партии тормозят деятельность государства, партии же, изъявляющие особо нарочитую преданность, не только излишни, но и разлагают государственный строй, подменяя целое государство, суживая его размах, и в конечном счете становятся янычарами, играющими государственной властью. Разумной государственной власти не требуется преторианцев, в виде преданности желающих давать директивы».
Будущее государственное устроение немыслимо для Флоренского без религиозного осмысления основ жизни, при котором вера, религия является «средоточной задачей человеческой жизни, ...точкой опоры всех действительностей жизни»[10]. Ослабление религиозного понимания жизни, более того, сознательное его уничтожение в советском атеистическом государстве извратили единоначалие, и потому главной предпосылкой изменения строя Флоренский называет «религиозное углубление жизни». Об этом же писал и другой русский мыслитель И. А. Ильин: необходимо, «исходя из духа Христова – благословить, осмыслить и творчески преобразить мир; не осудить его внешне-естественный строй и закон, и не обессилить его душевную мощь, но одолеть все это, преобразить и прекрасно оформить – любовью, волею и мыслью, трудом, творчеством и вдохновением»[11].
Один из разделов Записки посвящен положению и судьбе Церкви. Прежде всего Флоренский признает за благо отделение Церкви от государства. Огосударствление религии привело к подавлению живого религиозного чувства, без которого немыслима сама религия. В архиве отца Павла сохранился составленный им еще в 1915 году список атеистов-интеллигентов – выходцев из семинарии, в котором находим имена Добролюбова, Чернышевского, Скабичевского и других. Об этом же – в Записке: «Когда религиозными началами забивали головы – в семинариях воспитывались наиболее активные безбожники». Эти и другие настроения в Церкви больно переживались Флоренским. В «Записках о православии» (около 1923 г.) он писал: «...Русская история была таким иссяканием, и настоящее положение России - это не случайная болезнь или случайное отсутствие средств, а глубокое потрясение состояния, расстраивающегося многими поколениями»[12]. И, может быть, именно поэтому отец Павел писал спустя несколько лет: «...в порядке историческом считаю для религии выгодным и даже необходимым пройти через трудную полосу истории, и не сомневаюсь, что эта полоса послужит религии лишь к укреплению и очищению»[13]. При этом отец Павел собственную судьбу не отделял от судьбы Церкви и вынес все выпавшие на ее долю испытания с ней вместе – до конца. «...Это было не случайно, – свидетельствует отец Сергий Булгаков, – что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины, сверху донизу, от зверского убийства царской семьи до бесконечных жертв насилия власти»[14].
В условиях средневекового по типу государства станет возможным новая философия хозяйства, в основе которой лежит мысль о «сродстве мира и человека, их взаимно-обусловленности, их пронизанности друг другом, их существенной связности между собой». И это накладывает особые обязательства на человека. Флоренский считал разрушение природы гибельным для человека, ибо, принося в жертву своей корысти природу, человек приносит в жертву самого себя. «Трижды преступна хищническая цивилизация, – писал отец Павел, – не ведающая ни жалости, ни любви к твари, но ищущая от твари своей корысти, движимая не желанием помочь природе проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая насильственно и условно внешние формы и внешние цели»[15].
В основу всей хозяйственной деятельности будущего государства должен быть положен принцип рачительного и бережного отношения ко всем богатствам страны, начиная от полезных ископаемых и кончая кадрами. «Из всех естественных богатств страны наиболее ценное богатство – ее кадры. Но кадрами по преимуществу должен считаться творческий актив страны, носители ее роста». Рачительность Флоренского не позволяет ему отвергнуть «подбор волевых и более или менее дисциплинированных работников – партию», с оговоркой, что «с качественной стороны эта группа далеко не однородна». Ликвидируя партию как институт, он считает необходимым дать возможность бывшим партийным кадрам «занять в будущем строе положение, отвечающее их складу и темпераменту».
В обстановке намечавшегося противоборства с Германией Флоренский остро ощутил то значение, которое приобретет в недалеком будущем Красная Армия. И потому он столь внимателен к проблемам укрепления ее кадрового состава и технико-материальных ресурсов. Чувствуя надвигающуюся опасность, отец Павел предупреждал о неготовности страны к скорой войне, вполне сознавая, что эта война будет войной на уничтожение не только строя России, но и ее самой. Последующие события подтвердили правоту этого его предвидения, как, впрочем, и многих иных.
Но, если вернуться к главной мысли Записки, наиболее важное предвидение отца Павла, что: страна, обескровленная двумя революциями, гражданской войной, террором и живущая в постоянной опасности нового нашествия, народ, духовно изнемогающий под бременем атеистического режима, хозяйство, влекомое в пропасть преступным расхищением естественных богатств, – что Россия – все-таки единственная страна, способная дать миру образец новой культуры. По мысли отца Павла, именно Россия, в каком бы тягостном она состоянии ни была, призвана открыть эпоху средневекового миросозерцания. В это он безусловно верил. И не пришла еще пора говорить о несбывшихся предвидениях – главное время России еще впереди.
Е. ИВАНОВА, С. КРАВЕЦ, С. ПОЛОВИНКИН
Предыдущая статья | Статьи | Следующая статья
[1] Так в рукописи.
[2] Прот. Сергий Булгаков. Священник Павел Флоренский. – В книге: Священник Павел Флоренский. У водоразделов мысли. Т. 1. Статьи по искусству Paris, 1985, с, 13
[3] За исключением, пожалуй, еще одной до сих пор не опубликованной юношеской работы «О смысле и цели прогресса».
[4] См.: Про т. Сергий Булгаков. Ук. соч., с. 13; Николай Бердяев. Хомяков и свящ. Флоренский. – В кн.:Николай Бердяев. Типы религиозной мысли в России. Paris, 1989, с. 574.
[5] II. А. Флоренский. П. А. Флоренский (автореферат). – В кн.: Половинкин С. М. Логос против Хаоса. М., 1989, с. 6.
[6] Платон. Государство, 563, Е – 564А.
[7] Богословские труды. Вып. 24. М., 1985, с. 233.
[8] Данте Алигьери. Малые произведения. М., 1968, с. 310.
[9] Москва, 1990, № 12, с. 150.
[10] Отец Павел Флоренский. Философия культа. – Богословские труды. Вып. 17. М., 1977, с. 105.
[11] Ильин И.А. Основы христианской культуры. Мюнхен, 1990, с. 33.
[12] Литературный Иркутск, 1990, июль.
[13] Флоренский П.А. Автобиография. – Наше наследие. 1988, № 1, с. 76.
[14] Прот. Сергий Булгаков. Священник Павел Флоренский, с. 16.
[15] Флоренский П. А. Макрокосм и микрокосм. – Богословские груды. Вып. 24, с. 233.
KURSACH.COM © 2004 - 2021. |